Наконец, следует отметить, что, хотя советы стоиков об управлении негативными эмоциями старомодны, это не делает их менее действенными. По словам Сенеки, «каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным», поэтому он призывает «отбросить все жалобы на миновавшую боль, все речи вроде этих: “Никому не бывало хуже! Какие муки, какие страданья я перенес!”» В конце концов, какой смысл «быть несчастным от прежних несчастий»?
[351]
Еще одно препятствие на пути стоицизма – современная политика. Мир полон политиков, голосящих, что мы несчастны не по своей вине. Напротив, наше несчастье вызвано действиями (или бездействием) государства. В стремлении к счастью нас, граждан, поощряют прибегать к политике, а не философии. Маршировать по улицам или писать петиции парламентариям, а не читать Сенеку или Эпиктета. И что еще важнее, поощряют голосовать за кандидата, заверяющего, что он сделает нас счастливыми – стоит только дать ему полномочия.
Стоики, конечно, отвергали такого рода мышление. Они были убеждены, что между большинством из нас и счастьем стоит не правительство или общество, а дефекты нашей жизненной философии – или вообще неспособность выработать таковую. Да, правительство и общество в значительной степени определяют внешние обстоятельства нашей жизни, но стоики хорошо понимали: между данными обстоятельствами и тем, насколько мы счастливы, в лучшем случае существует лишь слабая связь. Сосланный на необитаемый остров вполне может оказаться счастливее того, кто живет в роскоши.
Стоики знали не понаслышке, что государство может причинять зло гражданам: в Риме, как вы помните, они то и дело оказывались жертвами несправедливого наказания со стороны властей. Они согласились бы с нынешними реформаторами в том, что борьба с социальной несправедливостью – наш долг. Но разошлись бы в понимании человеческой психологии. Стоики, например, не находят ничего полезного в том, чтобы человек считал себя жертвой общества – да и вообще чьей бы то ни было, раз уж на то пошло. Тому, кто так о себе думает, хорошая жизнь не светит. Но если вы отказываетесь считать себя жертвой – то есть признавать свое внутреннее «я» побежденным внешними обстоятельствами, – ваша жизнь будет хорошей, как бы эти обстоятельства ни обернулись. (В частности, полагали стоики, человек способен оставаться безмятежным, даже подвергшись наказанию за попытку реформировать окружающее его общество.)
Другие могут контролировать, как вы живете и даже живете ли вообще, но разрушить вашу жизнь не в состоянии. Это только в нашей власти: мы разрушим свою жизнь, если не будем жить сообразно с правильными ценностями.
Стоики верили в преобразование не только общества, но и личности. Точнее, они верили, что на пути к такому обществу, где хорошей жизнью живут все, первым делом следует научить людей делать свое счастье как можно менее зависимым от внешних обстоятельств. Изменение самих обстоятельств – лишь второй шаг в преобразовании общества. На взгляд стоиков, если мы не в состоянии преобразить себя, то не достигнем хорошей жизни, сколько бы ни реформировали общество, в котором живем.
Многие думают, что счастье должен даровать им кто-то другой, будь то психотерапевт или политик. Стоицизм отвергает это. Он учит, что мы в большей мере, чем кто-либо, ответственны как за свое счастье, так и за несчастье. Только взяв ответственность на себя, человек получает реальный шанс стать счастливым. Это, безусловно, не то, чего хотела бы услышать преданная аудитория психотерапевтов и политиков.
Если стоицизм чужд современной психологии и политике, то нынешней философии тем более. До XX века все, кто имел то или иное отношение к философии, практически наверняка были знакомы со стоиками. Однако в XX веке философы утратили интерес не только к стоицизму, но и к философии жизни в целом. Стало возможно, как показывает мой собственный опыт, провести на философском факультете десять лет, ни разу не открыв стоиков и не потратив ни минуты на обдумывание философии жизни, не говоря уже о ее принятии.
Философы потеряли интерес к стоицизму отчасти из-за посетившей их в первые десятилетия XX века догадки, что многие традиционные философские проблемы вызваны небрежным использованием языка. Отсюда следовало, что решение этих проблем лежит в плоскости не исследования человеческой природы (как поступали стоики), а чрезвычайно тщательного анализа языка и того, как он применяется. Одновременно с лингвистическим поворотом у профессиональных философов росло убеждение, что философия не имеет ничего общего с тем, чтобы учить жизни.
Спросив Эпиктета, что вам делать для хорошей жизни, вы тут же услышали бы: «Живи согласно природе». Затем он в мельчайших подробностях объяснил бы, как это делается. Если бы вы подошли с тем же вопросом к аналитическому философу XX века, вместо ответа он, вероятно, проанализировал бы сам вопрос: «Все зависит от того, что вы имеете в виду под “хорошей жизнью”. Это, в свою очередь, зависит от того, что имеется в виду под “хорошей” и под “жизнью”». Затем он перечислил бы все возможные значения ваших слов, объяснив, почему каждое из них логически запутанно, туманно и противоречиво. И пришел бы к выводу: вопрос о хорошей жизни не имеет смысла. Когда этот философ завершит свою тираду, вы можете поразиться его аналитическому таланту, но в то же время заключить – и не без оснований, – что ему явно не хватает последовательной философии жизни.
Последнее, но довольно весомое препятствие для принятия стоицизма сегодня – степень требуемого самоконтроля. Захотели немного известности? Это желание необходимо подавить. Замечтались об особняке с красивым интерьером? Гораздо лучше жить проще. Помимо жажды славы и богатства стоики призывали отбросить любые другие желания, мешающие исполнять долг и служить ближним. Долг был для них превыше всего; в отличие от множества современных людей стоики верили, что в жизни есть нечто большее, чем они сами.
Услышав о самоконтроле, которого требует стоицизм, многие откажутся рассматривать эту философию. Если у вас нет желаемого, рассуждают они, вы, очевидно, несчастливы. Следовательно, лучший способ стать счастливым – получить желаемое, а лучший способ сделать это – воспользоваться трехэтапной стратегией: во-первых, провести инвентаризацию желаний, скрывающихся в уголках вашей души; во-вторых, разработать план исполнения желаний; в-третьих, внедрить этот план. У стоиков же все ровно наоборот. В некоторых случаях они советуют не исполнять желания, а подавлять, в других – делать то, чего вы не желаете, ибо таков ваш долг. Стоицизм выглядит как верный рецепт несчастья.
Хотя предложенная стратегия счастья очевидна и использовалась на протяжении всей истории человечества большинством людей самых разных культур, она имеет серьезный дефект, который осознавали мыслящие люди: на месте каждого исполненного желания тут же рождается новое. Как бы человек ни трудился над исполнением желаний, состояние удовлетворенности будет так же далеко, как если бы он не претворил в жизнь ни одного. Иными словами, вы останетесь вечно неудовлетворенными.
Гораздо более надежный, хотя и менее очевидный способ достижения довольства – не исполнять желания, но обуздывать их. Для этого необходимо замедлить в себе процесс их формирования. Мы должны не утолять первое возникшее желание, а пресекать на корню и устранять многие из тех, что успели сформироваться. И вместо того чтобы постоянно хотеть нового – приучать себя желать того, что уже имеем.
