Большинство моих знакомых этого возраста, которых я спрашивал, как справиться с наступлением старости, имели раздражающую привычку предлагать одну и ту же премудрость: «Не старейте!» Если не брать в расчет открытие «фонтана молодости», их призыву можно последовать единственным способом – совершить самоубийство. (Впоследствии мне подумалось, что именно это они и советовали, пусть и в завуалированной форме. Еще я понял, что их позиция перекликается со словами Музония Руфа: «Блажен не тот, кто умирает поздно, а тот, кто хорошо и благостно».)
Возможно, когда мне самому будет за восемьдесят, я тоже решу, что небытие предпочтительнее старости. Но не менее вероятно, что многие из тех, кто считает старость столь обременительной, сами виноваты в этом, поскольку в молодости пренебрегли подготовкой к ней. Если бы они нашли время, чтобы подготовиться должным образом (например, начали бы практиковать стоицизм), старость не оказалась бы для них такой тяжелой. Напротив, они согласились бы с Сенекой, что это одна из самых приятных стадий жизни, которая «полна наслаждений, если знать, как ею пользоваться»
[366].
Когда я писал книгу, моя 88-летняя мать перенесла инсульт и была сослана (так уж вышло, что мною) в дом престарелых. Удар так ослабил левую половину ее тела, что она не могла самостоятельно встать с постели. Также она с трудом глотала, что делало опасным прием самой обычной пищи и воды, которые могли попасть в трахею и привести к смертельно опасным осложнениям, поэтому еда для нее должна была быть протертой, а напитки, наоборот, загущенными. (Так я узнал, что существует целая линейка густых напитков для людей с проблемами глотания.)
Мама, как можно догадаться, была недовольна таким поворотом судьбы – и я делал все от меня зависящее, чтобы ободрить ее. Будь я верующим человеком, молился бы вместе с ней и за нее. Или сказал бы, что попросил помолиться за ее здоровье десятки или даже сотни людей. Однако оказалось, что лучшие слова поддержки, которые я мог предложить, имели явно стоический оттенок. Мама, например, могла жаловаться, как ей тяжело, а я цитировал Марка Аврелия: «Искусство жизни более напоминает искусство борьбы, нежели танцев».
«Это точно», – выдавливала она в ответ.
Она спрашивала, что ей делать, чтобы снова начать ходить. Я сомневался, что она встанет на ноги, но не говорил об этом. Вместо этого я побуждал ее (без формальных лекций о стоицизме) интернализировать свои цели: «Пока что сосредоточься на том, чтобы делать все, что нужно, на сеансах физиотерапии».
Она жаловалась, что не может пошевелить левой рукой, а я пытался помочь ей негативной визуализацией: «По крайней мере ты можешь говорить! В первые дни после инсульта ты еле бормотала. И правая рука тогда тебя тоже не слушалась, ты даже поесть самостоятельно не могла. Сама видишь, тебе есть за что быть благодарной».
Она выслушивала меня и после минутного молчания обычно соглашалась: «Да, есть». Опыт негативной визуализации, казалось, смягчал ее муки, хотя бы на время.
Раз за разом я поражался в эти дни, насколько помогают стоические принципы тому, кто страдает от старости и болезней.
Как я уже говорил, из-за инсульта маме было опасно пить обычную, незагущенную воду. Из-за этого, что вполне естественно, ей хотелось выпить именно ее. Она умоляла принести стакан воды – «не этой густой, а из-под крана». Я отказывал ей, объясняя, чем это чревато, но стоило мне закончить, как слышал опять: «Ну пожалуйста! Один стакан!» Я оказался в нелепом положении любящего сына, отказывающего своей престарелой матери в просьбе выпить самой обычной воды.
Некоторое время я терпел ее мольбы, а затем посоветовался с медсестрой. Она сказала: «Давайте ей кубики льда. Они тают медленно, можно не опасаться, что вода попадет не в то горло».
Так я стал для мамы личным ледовозом, во время каждого визита принося ей стакан льда. («Дорогу ледовозу!» – восклицал я, заходя к ней в комнату.) Я клал кубик ей в рот, и она, рассасывая его, говорила, какой же он вкусный. Моя мать, в расцвете сил ценившая изысканные блюда и напитки, теперь стала ценителем кубиков льда. Ей доставляло невероятное удовольствие то, что она считала само собой разумеющимся всю свою жизнь, на протяжении которой кубик льда был для нее разве что средством охлаждения какого-нибудь напитка. Я видел, что она наслаждается им больше, чем гурман винтажным шампанским.
Наблюдая, с какой признательностью она рассасывает кубики льда, я немного завидовал. Разве не здорово получать столько удовольствия от такой простой вещи? Очевидно, с помощью негативной визуализации я едва ли научусь ценить кубики льда так же сильно; увы, для этого мне потребовалось бы пережить такой же обширный инсульт. И все же наблюдать за мамой было весьма поучительно. Это заставило меня осознать очередную вещь, которую я без раздумий принимал за должное: способность выпить залпом стакан холодной воды жарким летним днем.
Во время одного из визитов к матери я встретил Дух Будущих Святок. Я шел по коридору дома престарелых к маминой комнате. Впереди санитарка везла пожилого господина в инвалидной коляске. Когда я поравнялся с ними, она махнула мне и сказала о своем подопечном: «Тоже профессор». (Оказалось, мама уже успела всем разболтать о моих регалиях.)
Я остановился и поздоровался с коллегой, который, как оказалось, недавно вышел на пенсию. Мы немного поболтали, и в ходе нашей беседы меня не отпускала мысль, что через несколько десятилетий она повторится, только на этот раз в коляске буду я, а передо мной будет какой-нибудь молодой профессор, уделивший несколько минут из своего напряженного графика, чтобы перекинуться парой слов с академическим экспонатом из прошлого.
«Мой черед близится, – сказал я себе, – и следует сделать все возможное, чтобы подготовиться к нему».
Итак, цель стоицизма – спокойствие. Читатели могут справедливо поинтересоваться, достиг ли я этой цели в ходе своей стоической практики. Увы, она не принесла мне абсолютного покоя, однако сделала на порядок более спокойным человеком.
Я преуспел в обуздании негативных эмоций. Стал менее подвержен гневу, а если все же сержусь на кого-нибудь, то гораздо охотнее извиняюсь. Не просто стал терпимее к оскорблениям, но выработал к ним практически полный иммунитет, особенно если они заурядные. Меня меньше тревожат несчастья, которые могут случиться, в том числе собственная смерть, хотя подлинная цена этому будет видна, как говорит Сенека, когда я буду испускать последний вздох.
Хотя у меня получилось в какой-то степени обуздать негативные эмоции, я не избавился от них полностью и вряд ли когда-либо избавлюсь. Тем не менее я рад, что лишил их той власти, которую они надо мной некогда имели.
Благодаря практике стоицизма я также гораздо реже испытываю неудовлетворенность. Техника негативной визуализации научила меня по достоинству ценить то, что я имею. Конечно, остается неясным, буду ли я по-прежнему так относиться к жизни, если обстоятельства резко изменятся. Возможно, сам того не осознавая, я слишком сильно привязался к тому, что ценю, поэтому утрата этого сделает меня несчастным. Само собой, я не узнаю ответа, пока мой стоицизм не испытает судьба.
