Если сравнивать то, что я сделаю лет через сорок с гаком, и то, к чему приложил руки неизвестный элеваторский сварщик, это земля и небо. Во-первых, плита из ковкого чугуна была тяжелее и толще моей. Во-вторых, качество сварки. Мастер, не напрягаясь, рисовал корабельный шов и, в отличие от меня, умудрился нигде не «насрать». А в-третьих, он работал с железом, которому нет сноса. Оно было настоящее, выплавленное людьми для людей.
В прошлой жизни у меня была проблема с вибростолом. После замены подшипника, начало рвать болты крепления двигателя. Я менял их по десятку в день, пока «автоген-ака» из электросетей не надоумил. «Ты, – говорит, – наверное, болты покупные ставишь? Никогда так не делай! Их сейчас лепят из порошка. Чуть где слабина – срезает на раз. Поставь старенькие, совдеповские, они не блестят, а работают».
Электромонтаж, скорее всего, выполнял Петро. Здесь тоже всё сделано по уму, только кабель коротковат.
А тем временем, в нашей большой комнате, набирало голос застолье. Круглый стол, как всегда, был застелен клеёнчатой скатертью. В центре его красовался стеклянный графин с выпуклыми виноградными гроздьями на боках. Даже тень от него отражалась на гладкой поверхности насыщенным алым пятном. Когда оно выцветало, дед брал опустевшую тару и спускался в неглубокий подвал, где в тёмной плетёной бутыли плескалось вино прошлогоднего урожая.
Бабушка строго следила, чтобы гости наелись от пуза. Для них это был полноценный ужин. Мужики, привыкшие к сухомятке, с удовольствием опрокинули по две тарелки борща и теперь, не спеша, ковыряли котлеты. Да только всё равно захмелели.
Время от времени все выходили во двор потабачить. Петро в пятый раз рассказывал, как подбивал сварщика Сидоровича на сверхурочный труд, как тот удивлялся, когда небольшая кучка песка, после пробной трамбовки, вдруг обрела плотность слежавшейся глины, и всё обращал внимание общества на качество шва: «Это ж он пьяным лепил!»
Потом все ушли в дом, но вскоре вернулись назад, чтобы привести в действие «чудо-машину». Петро пошёл на смолу за мотком кабеля и не вернулся. Дядя Вася отправился искать своего кума и тоже пропал. Дед ещё с полчаса потынялся
[12], покурил во дворе, сказал «Чёрт его знает» и ушёл спать. Бабушка занялась уборкой, мытьём посуды, а я наведался на смолу.
Дядя Петя лежал в позе зарубленного кавалериста рядом с точно такой же виброплитой, как у меня. Только двигатель был немного новей. Наверное, он о что-то споткнулся, потерял равновесие, а потом решил вообще не вставать, потому что и так хорошо. Василий Кузьмич спал сидя, прислонившись спиной к колесу будки. Возле его ног визгливо брехал приблудный щенок.
Со стороны переезда послышался шум мотора. Сквозь дырку в заборе я приметил УАЗ-«таблетку» с красным крестом на борту. Вздымая дорожную пыль, «скорая помощь» просквозила мимо меня и скрипнула тормозами у подворья Погребняков. Фельдшер в белом халате выпрыгнул с пассажирского места, достал из кузова саквояж и постучался в калитку. На шум из своих дворов высыпали соседи.
Я шагал на ватных ногах, душой понимая неизбежность происходящего. Минут через пять вывели дядьку Ваньку. На его пожелтевшем лице застыла беспомощная улыбка. На углу, рядом с нашим проулком, стояла бабушка Катя в неизменных калошах, халате и цветастом платке, маскирующем бигуди. Она цепко схватила меня за руку и требовательно спросила:
– Что с ним?
– Рак, – хрипло ответил я. – Через три недели сгорит.
Глава 8. День предпоследний
Я ещё спал, когда дед уехал на рынок. Через закрытые ставни с улицы доносилась петушиная разноголосица. Лучик солнца, проникший сквозь узкую щель, обозначил на шифоньере яркую вертикаль. В маленькой комнате было тихо. Будильник показывал без десяти восемь.
Бабушка хлопотала у летней печки. Она больше не грела мне воду для умывания. Во всяком случае, так было последние два дня. От этой простенькой мысли вдруг стало грустно. Я со вздохом оторвал от календаря ещё один лист, воскресенье, 28 мая. Завтра меня не станет. Ах, как не хочется, чтобы это случилось в классе, во время урока, на глазах у Филонихи!
Я сбегал к колодцу за холодной водой. На ходу поздоровался с бабушкиной сестрой. Вдоль стены её дома, рядом с дорожкой, были проложены две рельсы от узкоколейки. Между ними разбит цветник. Дед Иван работал тогда ездовым в магазине при железной дороге. Он и расстарался.
Бабушка Паша называла меня чудо-ребёнком. Так повелось с того дня, когда я, четырёхлетний пацан, впервые попал на их половину. Взрослым иногда нужно побыть наедине, поэтому меня отправляли в гости.
– Чем тебя угостить, что ты любишь больше всего? – поинтересовалась она, выгребая из вазы печенье и конфеты.
– Картошку на сковородке с яичницей! – отчеканил я скороговоркой к её вящему изумлению.
Любила меня Прасковья Акимовна. Не так, как своих внуков, но всё же любила. Я ведь, считай, вырос у неё на глазах. Каждый год первого сентября она собирала в букет самые пышные георгины, чтобы я их отнёс в школу своей учительнице. Вот и сейчас дождалась, когда я вернусь с полными ведрами, чтобы спросить:
– Ты почему «майку» не рвёшь? Смотри, осыплется вишня! Да поищи там, на грядке, клубнику, должно быть, какая уже и поспела…
– Спасибо, – привычно ответил я, заворачивая за угол, – обязательно поищу. – А про себя подумал: «Сегодня я обязательно полакомлюсь спелой вишней! И ей заодно ведёрко нарву. Может, компот сварит?»
А в прошлой моей жизни дальше «спасибо» дело не доходило. У бабушки Паши сильно тряслись руки. Наверное, потому я считал её очень жадной. Всё время казалось, что она приглашает в свой огород только из вежливости.
Я налил в рукомойник холодной воды, выбил из корпуса шток, нырнул под струю. И так несколько раз, пока не стряхнул уныние и сонливость. Только снял полотенце с гвоздя, залаял Мухтар: кого-то с утра принесло. С полотенцем через плечо я вышел на улицу. У калитки стоял дядька Петро и болезненно морщился.
– Слышь, Кулибин, – хрипло окликнул он, – я вчера твой рисунок не приносил? Ну этой… трамбовки.
– Не-ет, – удивился я.
– Вот чёрт! Куда же он подевался? Наверное, в машине забыл или у сварщика.
– Если надо, я вам ещё нарисую.
– Да ну?! – встрепенулся он. – Холодная вода есть?
– Только что из колодца.
– Тащи сразу ведро!
– Может, чего покрепче?
– А есть?
– Сейчас поищу.
Дедов графин, как обычно, стоял в буфете на нижней полке. Для меня он был наполовину полон, для дяди Пети – наполовину пуст. Он залпом выхлебал содержимое, вытер губы и произнёс:
– Хорошо! Добрый мужик из тебя, Сашка, получится. Так не забудешь нарисовать?
– Нет, не забуду. Прямо сейчас и сяду.
