Дед приехал в мокром плаще, усталый, продрогший. Бабушка загодя затопила домашнюю печь в маленькой комнате. Пока она накрывала на стол, он сидел у раскалённой заслонки, согревал озябшие руки и курил, пуская струю дыма в открытое поддувало.
Я принёс ему из сарая образец тротуарной плитки. Дед скользнул по моей поделке равнодушным, невидящим взглядом и вежливо вымолвил: «Добре…»
Он действительно ночью ловил воров, охранял территорию. Я это точно знаю, потому что не раз и не два ходил к нему на дежурство, приносил горячее к ужину. Пару раз ночевал в сторожке на широкой скамье под его тёплой фуфайкой.
Такие интересные люди наполняли моё детство. Вот честное слово, они были не такими, как мы. А может, дело не в людях, а в общественном строе? Одно дело – работать на своё государство, и совершенно другое – на чужого частного собственника, которого ты ни разу в глаза не видел. Чтобы «встрять» в городские электросети, мне тоже с полгода пришлось «дубачить». И деньги смешные, и работа смешная: «Уважай труд товарища – не буди сторожа!»
После второй папиросы дед окончательно отогрелся и перебрался к столу. Вареники были в самом соку. Их розовые бока исходили дурманящим паром. Такая вкуснятина! Я уплетал вторую тарелку, когда у калитки зауркал мой корефан. Что-то он рановато сегодня, наверное, дело есть.
– Сейчас, – сказал я, проглотив последний вареник. – Только переоденусь.
– Новость слыхал? – Витька цепко ухватил меня за руку. – У Раздабариных пацанёнок утоп!
– Да ты чё?! – Я вынырнул из двора, как рыба, хлебнувшая воздуху, и шлёпнулся на бревно. – И когда?
– Вчера, после обеда. Они в огороде гуляли. Мамка в хату пошла за бутылочкой с молоком, а калитка на речку…
– Ладно, потом расскажешь!
Я пулей сорвался с места и полетел на кухню.
– Дед! – заорал с порога. – Дед, ты лекарство пил?!
Он чуть вареником не подавился.
– Пил, – подтвердила бабушка, – как в хату зашёл, так и хлебанул для сугреву. Насилу его заставила выпить стакан молока.
– Ты это, – вымолвил дед, отдышавшись, – в школу не опоздай! Учительница пожалуется в дневнике, будет тебе хворостина! И никогда больше так не ори!
Как говорил гаишник из анекдота, «хоть дома всё хорошо!». От души чуть отлегло. Я поплёлся в комнату одеваться, зная, что делаю это в последний раз.
Рубашка была чистой и выглаженной. Бабушка будто предчувствовала. Настроение тут же скатилось до нулевой отметки. Из головы не шёл маленький пацанёнок, который вчера утонул по моему недосмотру. Хотел же предупредить, чтобы глаз с него не спускали, ан нет, поленился, отвлекли другие дела. Теперь его смерть на моей совести. Чёрт бы подрал эту тротуарную плитку!
Проклиная себя матерными словами, я подхватил портфель и вышел на улицу. Из-за лёгкого облачка щурилось щербатое солнце. Ласточки над травой скользили на бреющем. Витька на брёвнышке лузгал конопляные семечки. Не знали ни он, ни его бабушка, что за коноплю в своём огороде скоро будут давать срок, а лет через пять в нашем городе появятся первые анашисты. Да, много чего в моём детстве не было: телевизионной рекламы, амброзии, колорадского жука, наркоманов…
– Калитка, говорю, которая к речке ведёт, открыта была, – Витька продолжил свой скорбный рассказ, поплёвывая семечной шелухой, – а пацан…
Что было потом, я знаю и без него. Поэтому опять перебил:
– Погнали, а то опоздаем. Есть разговор.
Он зашагал рядом, поминутно заглядывая в глаза, пиная коленями железнодорожную сумку, служившую ему портфелем. Я молчал, подбирая слова. Витька терял терпение.
– Так чё ты сказать-то хотел? – не выдержал он, нырнув под последний вагон.
– А то! – Я схватил его за ворот мятой рубашки, приблизил к себе и спросил, глядя в круглые вишнёвые зенки: – Ты мне друг?
– Я тебя когда-нибудь обманул?! – обиделся он.
– Ну, тогда обещай мне, как другу, что, когда станешь взрослым, не будешь пить ни водку, ни самогон, ни прочую дрянь!
– А чё так? – Он одёрнул рубашку и заправил её в штаны. – Чё так, говорю?
Если б я не знал, чё… Пришлось изворачиваться:
– Да приснилось мне ночью, Витёк, что ты стал знаменитым гонщиком, а я у тебя прошу показать золотую медаль. Девчата вокруг столпились, толкают друг дружку локтями и спрашивают: «Это тот самый Григорьев?»
У Витьки загорелись глаза. Он быстренько их потушил, чтобы уточнить:
– Где это было?
– Я же сказал, во сне.
– Понятное дело, во сне. Я тебя про место спросил: Москва или наш город?
В каждом деле Григорьев любил доскональность. Даже русский передирал на контрольных до последней ошибки.
– Кажется, наш, – подумав, сказал я. – На том самом месте, где стоит сейчас хлебный ларёк. Только вместо него большой магазин, и ещё непонятно, ты, типа того, уже взрослый, а я ещё пацан пацаном. Так и хочется дать тебе в тыкву, чтобы не задавался.
– Ты свою тыкву побереги!
– Так обещаешь?
Мой кореш засунул правую руку в карман и зашагал впереди своим развинченным степом. До самой школы молчал, взвешивал все риски. Возле калитки остановился, повернулся ко мне, чиркнул ногтем большого пальца по верхним зубам и хрипло сказал:
– Без базара!
– Пацан сказал – пацан сделал! – выдал я очередной слоган из лихих девяностых, чтобы услышать в ответ Витькино неизменное «Чё???».
В школьном дворе никого не было. Наверное, все уже на уроке. У дверей нашего класса грозно маячила квадратная фигура Ильи Григорьевича. Витёк умудрился прошмыгнуть у него под рукой, а я не успел. Директор схватил меня за плечо, глянул в глаза из-под кустистых бровей, коротко бросил: «Пойдём ка, Денисов, со мной!» – и зашагал, повернувшись ко мне спиной, в полной уверенности, что никто в этой школе не посмеет его ослушаться. Я засеменил позади, стараясь поспеть за его широченным шагом, то отставая, то забегая вперёд. И как Витёк пятнадцать минут назад, пытался прочесть в его озабоченном взгляде, насколько серьёзная выволочка ожидает меня в директорском кабинете.
– Как бы там ни було, а ты молодец! – строго сказал Небуло, когда мы прошли в него. – Сам, наверное, не представляешь, что сотворил, тем не менее это так. Макаренко нечто подобное называл «эффектом большого взрыва». Ты хоть понял, Денисов, о чём я сейчас говорю? – Он сделал весомую паузу, чтобы перейти к следующей части своего выступления относительно моего опоздания на урок. Я решил промолчать и заранее опустил голову. – Не понял, и слава богу! – усмехнулся Илья Григорьевич. – Да я тебя, собственно, и вызвал совсем по другому поводу. Ты о новой школе что-нибудь слышал?
– Как же! – ответил я. – Ходили записывали. Правда, до нас ещё не дошли.
– Вот и я о том. Ваша улица находится на меже. По-моему, к нам даже ближе. Поэтому, как бы там ни було, я имею полное право оставить тебя здесь. Будь на то добрая воля твоих дедушки с бабушкой. Сам-то как думаешь?
