– Как по мне, я двумя руками за то, чтобы остаться в своём классе, – подняв очи горе, посмотрел я на директора. – Только вы лучше вместо меня мамку мою возьмите. Она с Камчатки скоро приедет, будет работу искать.
– Она у тебя учитель? Где работает, кем?
– В вечерней школе. Историю преподает, географию, ну и обществоведение.
– А отец? – Вопросы Ильи Григорьевича были ёмкими, выверенными. Он, как всегда, кратчайшим путём добирался до сути.
– Развелись они, – со вздохом сказал я. – Списали отца после вынужденной посадки из-за технической неисправности, вот и запил…
– Как, как ты сказал, «после вынужденной»? – оживился директор. – Он что у тебя, летун?
Я молча кивнул.
– Что закончил, не знаешь?
– Николаевское военно-морское училище лётчиков имени Леваневского.
Биографии близких родственников я знал по годам и датам, как, впрочем, и любой другой человек, которому доводилось подавать документы на визу в советское время. На нашего Небуло это тоже произвело впечатление.
– Ладно, иди, – коротко бросил он и что-то чиркнул в своём ежедневнике. – Учителю скажешь, что я вызывал.
Имея такую отмазку, можно было вообще не идти на урок, догулять его до конца. В иные златые годы я так и поступил бы. Только время не позволяло. Мой отсчёт в этой реальности пошёл на считаные часы, и было бы дуростью потратить их столь нерачительно. Где-то там, в прошлой своей жизни, я уже начал искать очки.
Надежда Ивановна стояла у чёрной доски, собравшись что-то писать на ней. Обернувшись на шум и увидев меня на пороге, кротко произнесла:
– Садись, Саша.
И я зашагал немеющими ногами на зелёный свет Валькиных глаз.
Естественно, все смотрели, шушукались, толкали друг дружку локтями. А какая-то падла подсунула мне на стул канцелярскую кнопку. Чуть было не сел!
Впрочем, всё это мелочи по сравнению с тем, что для Бабки Филонихи это было второе действие первого в её жизни большого, настоящего бенефиса. Казалось бы, на что там смотреть? Обычное школьное платьице с чёрным передником, белым воротничком и кружевными манжетами. Даже свои роскошные волосы она решила не собирать в обычные хвосты, а заплела в одну большую косу. Но всё это смотрелось настолько контрастно по сравнению с её каждодневным видом, что не могло не убить наповал. И было ещё в Валькином облике нечто такое, что настоящий мужчина может увидеть и оценить только с позиции возраста. Она была озарена внутренним ровным домашним светом, имя которому – счастье. Её вечно ссутуленная спина смотрелась теперь ликующим восклицательным знаком.
Я Вальку любил, как любят добротную красивую вещь, созданную своими руками. Если страна – совокупность людских судеб, ей сегодня привалило немного счастья. Только ради одного этого стоило помирать.
Ни на кого конкретно это чудо, естественно, не смотрело. Равнодушный рассеянный взгляд был направлен вперёд и вверх. Он предназначался одновременно для всех, но не было в нём ни тени высокомерия. Интуитивно Валька выбрала верный ход, всем своим видом показывая, что ничего сверхъестественного не произошло, не надо аплодисментов, просто она отыграла скучную роль деревенской Золушки и теперь вживается в новый образ.
Под любопытными взглядами одноклассников я чувствовал себя как рыбка в аквариуме. Особенно усердствовали девчонки. В неофициальном рейтинге школьных красавиц каждая из них застолбила за собой место в первой пятерке, а раздача началась с аутсайдеров. Ну как не взглянуть на болвана, ни черта не понимающего в девичьей красоте?
Что касается пацанов, то им наша парта быстро наскучила, так как вовремя подвернулся более интересный объект для созерцания. На пороге возник ещё один опоздавший, наш завзятый второгодник Женька Полторакипко по кличке Ухастый. Он три года отсидел в третьем классе и первым из нашего коллектива был сегодня с утра вызван в военкомат для прохождения медкомиссии в качестве допризывника. А там для начала стригут налысо и только потом спрашивают, в каком классе ты учишься.
Не успел Женька усесться за свою парту, как был тут же обстрелян всеми наличными средствами, что нашлись у парней под рукой. Ведь хлыснуть по лысой башке бумажной шпулькой или куском пластилина из полой пластмассовой трубки – всё равно что убить медведя. Редко кто мог себе отказать в таком удовольствии.
Чтобы прекратить это безобразие, Надежда Ивановна вызвала Полторакипку к доске. Он потел в своём коричневом пиджаке, скрипел мозгами и мелом, послушно царапая на чёрной поверхности то, что мы писали в своих тетрадках: «Сад наполнился шумом, смехом. Голубые глаза смотрели ровно, спокойно. Мария Павловна встала, вышла в другую комнату и вернулась с листом бумаги, чернильницей и пером. Огонь на свечке беспокойно замелькал, ярко вспыхнул и потух».
Женька писал коряво и допустил ошибки.
– Садитесь, Евгений, три, – вздохнула Надежда Ивановна. – Боюсь, эта оценка будет у вас и за четверть, и, естественно, за год.
Насколько я помню, все педагоги нашему Ухастому выкали, хотя он был из самой обычной семьи: отец – комбайнер, мать – зоотехник в колхозе. Мне кажется, дело тут не в семье, не в блате, не в родственных связях, а в нём самом. Насколько беспомощным он выглядел у доски, настолько уверенным в себе казался вне школы. Да что там казался – был. Начнём хотя бы с того, что во время каникул Женька работал прицепщиком в огородной бригаде, имел карманные деньги и даже вот этот костюм купил себе сам. В прошлой моей жизни он резко ушёл из школы, не закончив седьмой класс, вроде бы женился и к моменту призыва в армию успел настрогать двоих сыновей. Естественно, не служил, а после рождения первенца стал заниматься серьёзным мужским делом – строить собственный дом. При встречах Ухастый всегда здоровался, хотя, наверное, и не помнил, что мы с ним учились в одном классе. Разговаривать с ним было безумно скучно. Две вечные темы: о деньгах и о ценах на стройматериалы.
Вальку на перемене окружили девчонки. Она легко и естественно влилась в этот серпентарий, где до начала заскоков была своим человеком. Интересно на них смотреть. Сбились в тесную кучку, как ёжик в клубок. Только вместо иголок «шу-шу-шу, хи-хи-хи». Беда, коли попадёшь этому зверю на зуб. Годика через три, когда я опять вернусь в эту школу, после такого «шу-шу-шу» они не примут меня в комсомол. Им ведь в кино да на танцы, желательно с мальчиками, а я в футбол да на речку. Получается, не дорос.
– О тебе говорят, – просветил меня Витька Григорьев. – Я в сортире сидел, слышал. Ты, оказывается, Бабку Филониху в центре выгуливал?! Будут тебе «неуловимые мстители»…
До этой минуты я пребывал в состоянии просветлённой печали. Всех простил, со всеми простился, с Витька вон слупил обещание, что не будет галюзить
[13], и тут такая подлянка! Вот тебе и Валюха, всё подружкам растренькала! Быстро же у неё эффектом «большого взрыва» все извилины укоротило и привело к общему знаменателю!
