Витёк, как оказалось, в воскресенье здесь побывал и теперь рассказывал мне разные ужасы. Мол, перед тем, как мужики положили крышку на гроб, покойник открыл глаза и посмотрел на него.
Разговоры о смерти были мне неприятны по многим причинам. Поэтому я перебил:
– Гонишь! Колька прикуривал бычок, когда я случайно его в спину толкнул. Он, наверное, спичкой ресницы себе опалил.
– Чё?! Как ты сказал?
– Ну, гонишь – это типа ерунду разную мелешь.
– И вовсе не ерунду! Бабушка Маша рассказывала, что бывает такой сон, когда человек кажется мёртвым. Знаешь, сколько народу по ошибке похоронили?
Сейчас Гоголя вспомнит. Вот, блин, попало вороне говно на зуб!
По дороге всё чаще попадались солдаты в пилотках и расстёгнутых выцветших гимнастёрках, группами и по одному. Витёк наконец их заметил и поменял тему. Теперь он рассказывал про брата Петра, которому дали отсрочку от армии потому, что он учится в ДОСААФ и скоро станет «настоящим шофёром».
Особенно много солдат было на железной дороге. Целый воинский эшелон с теплушками, бортовыми машинами на открытых платформах и офицерским пассажирским вагоном. Они приезжают к нам каждый год и будут до поздней осени, пока не закончится уборочная страда. На грузовой площадке уже с утра скопились стайки окрестных пацанов и девчат. Им всё интересно: понаблюдать за разгрузкой, вступить в разговор со взрослыми дядьками, рассказать им, где находится магазин, у кого можно купить самогон и получить за это в награду красноармейскую звёздочку.
– Будут теперь баб наших фаловать! – мрачно сказал Витёк и сплюнул через губу.
За солдатами я ничего такого не замечал. А вот после строителей сахарного завода из «ближнего зарубежья», только на нашей улице родилось два болгарчонка. Поэтому уточнил:
– С чего это ты взял?
– Старший брат говорил.
Это было так уморительно, что я засмеялся. Мой корефан снова обиделся и нырнул под ближайшую сцепку. Я не стал его догонять – надоел! – и отправился прямиком на смолу. По пути почему-то вспомнилось, как годика через два с половиной Петька Григорьев дембельнётся из армии.
Витька к тому времени попрут из школы. Он уедет в Ростов учиться на слесаря. Я перейду в новую школу, влюблюсь в Алку Сазонову, губастую девочку с кукольными глазами Мальвины, начну покуривать, чтобы казаться мужественным, и конкретно съеду на трояки. У меня появится новый друг – Сашка Жохарь из моего нового класса. Мы сойдёмся на почве футбола, гитары и моей неразделённой любви. Сашка, как оказалось, тоже по Сазонихе сох, но отказался от притязаний. Ведь дружба превыше всего.
У Жохаря было две взрослых сестры. Старшей, кстати, и выпало стать матерью одного из уличных болгарчат, косоглазого Витьки, смышлёного и шустрого пацана. Сашкину мать он называл бабушкой, а его отца почему-то папой.
Другая, Танька, училась в десятом классе, но у неё уже был ухажёр, тракторист из соседней станицы по имени Гай. Он приезжал к ней по субботам, чтобы вместе сходить в кино, а потом сидеть до полуночи в тесной времянке, целоваться и строить планы на будущую совместную жизнь. Как он потом добирался домой, этого я не знаю, но рисковал. Чужаков, охочих до местных баб, в нашем городе отлавливали и били.
В этом плане Гаю вдвойне повезло. Мы с Сашкой входили в силу, обрастали авторитетом. Во всяком случае, на нашем краю Пяту и Жоха знали. Поэтому в знак благодарности, а может, и в счёт будущих услуг, Танькин ухажёр подсуетился нам на гитару: дамскую, обшарпанную, без третьей струны, но с довольно приличным звуком. По тем временам – царский подарок: гитара была в большом дефиците, проще найти «жигули» в свободной продаже.
К Петькиному дембелю мы умудрились освоить четыре песни и теперь подбирали пятую, хит сезона «Червону руту». Слов, понятное дело, на пластинке не смогли разобрать, поэтому просто лялякали. Гитара была у Сашки в руках. Когда он подбирал аккорд под фразу «Я без тэбэ вси дни», на улице появился Петро. Был он в солдатской форме нового образца, но каким-то маленьким и невзрачным, по сравнению с тем верзилой, каким уходил в армию. Я его и угадал только по голосу.
– Здоров, пацаны! – произнёс он своим шаляпинским басом. – Вот, дембельнулся!
Был разгар бабьего лета. Жаркий день постепенно клонился к вечеру. В тени белолистого тополя, под которым стояла наша скамейка, солнце не слепило глаза. Петька нашёл свободные уши и начал рассказывать о «тяготах и лишениях», обдавая нас густым ассорти запахов – самогона, потного тела и одеколона «Шипр».
В его изложении служба в ГСВГ – дело весёлое и вовсе не обременительное. Самое сложное – это прорваться в Союз и купить на продажу часы «ракушка». Они в ГДР всегда нарасхват. На вырученные деньги Петька целыми днями сидел в «гаштэте» и пил заграничный шнапс. Иногда возвращался в казарму, чтобы выспаться, но чаще нырял в альков какой-нибудь Эльзы и трахался с ней до утра.
– У них там это мероприятие, как нашей Маруське губы накрасить, – рассказывал дембель. – Есть даже такой праздник, когда молодая немка, если ей больше шестнадцати лет, обязана дать первому встречному. Если целка, то вроде как порченая. Поэтому я ни на одной из них не женился…
Про «трахался до утра» мы попросили рассказать поподробнее. Дело тёмное, непонятное, пугающее.
Трындеть – не мешки ворочать. И Петро с новыми силами взялся было за повествование, но у него не хватало фантазии. Дальше «тряпочки под подушкой» дело почему-то не шло. Почувствовав, что плывёт, он таки изловчился и вышел из неловкого положения:
– В общем, так, пацаны, чего уж там мелочиться! Вечером, как стемнеет, приходите ко мне домой и вместе рванём на блядки!
Не знаю, как Сашка, а я Петьку Григорьева сразу зауважал.
К таинственному походу «на блядки» мы готовились, как полярники на Северный полюс. Долго думали и решали, брать нам с собой гитару или не брать? С одной стороны, лишней не будет, а с другой… люди же как-то обходятся без песен и серенад? Особенно убивало отсутствие плавок. Нам почему-то казалось, что в семейных трусах много не наблядуешь.
Время шло. Солнце садилось. В моей душе нарастало смятение.
– Может, ну его на фиг, как-нибудь в другой раз? – Я схватился за эту фразу, как за спасательный круг.
Сашка сплюнул, посмотрел на меня с презрением и вынес свой приговор:
– Опозоримся – так опозоримся! Надо же когда-нибудь начинать? В следующий раз будем умнее.
Петька нас почему-то не ждал. Семья Григорьевых ужинала во дворе. Бутылочка шла по кругу. После долгого собачьего лая из калитки выглянула раскрасневшаяся Танька. В ответ на просьбу позвать старшего брата попросила полчасика подождать. Он, мол, ещё «не поел».
Чтоб не смущать хозяйского пса, мы отступили к дому напротив, сели на брёвнышко.
– Не будет тут ничего, – мрачно сказал Сашка. – Только мы всё равно не уйдём. Посмотрим, как он будет выкручиваться.
