Дед, естественно, согласился, да и я был не против. Обычный поход в кино со взбалмошной девчонкой принёс небывалые дивиденды.
К концу обеденного перерыва количество работников в нашей команде уменьшилось ещё на две единицы. По своим смоляным делам ушли дядя Вася с Петром, а дров ещё полно.
Бабушка собиралась помочь, но за ней прислали от Раздабариных принимать на кухне дела, посчитать, сколько чего надо купить, чтобы приготовить поминальный обед «не хуже, чем у людей». Мы с дедом совсем приуныли.
– Придётся нам, Сашка, завтра вдвоём ехать на огород, – сказал он, когда в очередной раз общество село перекурить. – Успеем картошку прополоть да окучить – и то ладно. Хорошо бы управиться до обеда и человека проводить по-соседски, без суеты.
– Тут Ваньку Погребняка завтра выписывают из больницы, – подхватил эту мрачную тему дядя Коля Митрохин, – надо понимать, безнадёжен. Отъездился мой сосед… А ну, навались, мужики! Тут всего-то два раза по столько и ещё половина столько! Главное, мы живы, а работа для всех найдётся…
Когда через час пришла бабушка, я уже еле стоял на ногах. Зато наша поленница выросла более чем в три раза.
Обедали в ужин. Дед вслух размышлял, как и куда сподручней складировать уголь. Я клевал носом и всё порывался нырнуть в постель. А бабушка меня тормошила, мол, потерпи, потому что если уснуть до захода солнца, утром будет болеть голова. Ещё днём я планировал в спокойной обстановке поразмышлять о своих перспективах, да только куда там! Ушёл в нирвану, как только щека прикоснулась к подушке.
Мне снилась моя левая ладонь. Была она в язвах и волдырях. Я выбрал один из них, самый маленький, и попробовал выдавить. Из ранки податливо вышла какая-то белая масса, толстая, как карандаш. Я давил её и давил, а она всё никак не хотела заканчиваться, хоть вышло уже метра, наверное, два. Ладонь горела, а я с ужасом думал о том, что же останется от меня, если в каждой из этих язв такое же количество гноя?
Утром ладонь саднила. Наверное, во сне я слишком сильно её давил. Проснулся от голосов. Мои старики встречали солнце, как гостя, с почётом и на ногах. Позавтракали все вместе. Потом разошлись по своим делам – бабушка готовить поминальный обед, а мы с дедом на полевые работы. Тяпки были отбиты, их лезвия укутаны в мешковину, а деревянные ручки привязаны к раме. На руле висела кирзовая сумка с водой и символическим перекусом.
– Садись, – сказал дед, выводя на дорогу велосипед, и хлопнул ладонью по раме, – так будет быстрей. Только руль в свою сторону не тяни!
Он разогнался, выпрямился в седле, убрал левую руку, и я на ходу скользнул на своё место.
Давненько мы с ним не катались на одном велике! Последний раз это было лет восемь назад. Как-то я перешёл дорогу похоронной процессии, когда она проезжала мимо нашего дома. Что бы там ни рассказывали атеисты, но после того случая на моей шее стала расти шишка. Она не болела, не мешала дышать. Просто росла, и всё. Естественно, меня показали врачу, тот прописал трёхмесячный курс уколов, и трижды в неделю дед сажал меня на эту самую велосипедную раму и отвозил в кабинет Зинаиды Петровны. Так звали суровую тётку, истязавшую мою задницу.
В первый раз было очень страшно. Особенно убивало тревожное томление в очереди. Одних только детишек там всегда собиралось не меньше десятка. Многие из них плакали, нагнетая и без того мрачную атмосферу. Укол был болючим, и дед это знал. Что только ни привязывал он к велосипедной раме! Вплоть до подушки-думки. Это помогало, но мало. Каждый камешек на дороге, каждая выбоина, попавшая под переднее колесо, отдавалась во мне нестерпимым приступом боли. Добрую треть обратной дороги мы проходили пешком.
Как потом оказалось, все эти муки я претерпел зря. Медицина не помогла, и меня отвели к Пимовне. Там обошлось без уколов. Лечение осложнялось только тем, что я был некрещёным. Поэтому главная роль отводилась моей бабушке, а именно: надо было ходить в церковь и заказывать молебны за упокой человека, дорогу которому я перешёл.
Давно уже нет Зинаиды Петровны. Нет и того крылечка, что вело в процедурный кабинет. Потом, даже будучи взрослым, я всегда обходил стороной туберкулёзный диспансер, который сейчас расположен в том здании…
С точки зрения человека, едущего на велосипедной раме, чем дальше от города – тем лучше дороги. Мы миновали «кладку» – узенький мостик через нашу речушку, небольшой переулок под названием Трудовой, нырнули в узкий проход и оказались в царстве тропинок, припорошённых мелкой пылью. Слева, справа и далеко впереди простирались поля с дружными всходами кукурузы. Скоро по ним проляжет новая улица и раскатают школьное футбольное поле.
До самого Семсовхоза можно было спокойно ехать, даже с исколотой задницей. А вот там начались неудоби: те же лужи да колеи, забитые вяжущей массой липкого, раскисшего чернозёма. Порой приходилось спешиваться, чтобы преодолеть очередное болото перед людскими дворами.
За поворотом на конюшню и гаражи опять началась земля, не тронутая колёсами техники. Тропинка вела к неглубокому броду через протоку с сероводородной водой. Мне довелось бывать у её истока, когда там ещё была стихийная водолечебница. Средь широкого поля стояла чугунная хрень, чем-то похожая на ленинградский ростр, а из её четырёх «сосков» хлестал крутой кипяток. Люди приезжали сюда из разных концов страны, дабы подлечить больные суставы. То ли вода, то ли жидкая грязь, никто точно не знал, вымывали из организма отложения кальция. За годы существования протока пробила себе полноценное русло, докопалась до родников, стала почти полноценной рекой, но так и не обрела себе имени.
В месте брода берега были низкими и очень пологими, а дно из мелкого камня. В прозрачной воде резвились пескари. Для удобства передвижения кто-то набросал сюда валунов и положил вразброс несколько брёвен.
Дальше опять начинались поля. За низкими всходами кукурузы виднелись постройки огородной бригады. К ней вела прямая дорога метра три шириной. Такие не встретишь больше нигде. По обеим её сторонам чуть ли не вплотную друг к другу росли пирамидальные тополя. Их кроны, соединяясь где-то вверху, давали прохладу и тень. Ведь на работу в то время ходили только пешком.
Наивные мудрые люди! Они и представить себе не могли, что наступит такое время, когда частный автомобиль будет стоять чуть ли не в каждом дворе. Но в то же время лучше потомков знали, что тополя абсорбируют металлосодержащую пыль, фтористые и сернистые соединения, а также до 90–98 процентов радиации естественного фона, которая в нашем районе существенно выше нормы.
Сразу за бродом дед повернул налево. С этого края поля был только у нас земельный участок, расположенный рядом с берегом протоки, которую бабушка называла ёриком. Он весь зарос колючими кустами терновника, а до ближайшего родника дальше, чем до колодца, до которого покуда дойдёшь, трижды вспотеешь.
Стандартные десять соток. Они отличались от других лишь качеством обработки земли. Мы высаживали в поле одно и то же: кукурузу, картошку, веники и подсолнух. Кое-где, в междурядье, десятка два тыквачей. Не сказать, чтобы в этом году совсем уж всё заросло, но сорняка было, действительно, много. Растения ещё не пошли в рост. Без помощи человека у них, в дикой природе, «кто – кого».
