– Вот, – сказал он, – семьсот на семьсот. С чего ты приплёл эти цифры?
– Как? – изумился я. – Вы ж говорили, что собираетесь лить на дому тротуарную плитку? Я и посчитал с карандашом: чтобы ежесуточно выпускать пятьдесят метров на круг, точно такой размер и понадобится.
– Я говорил?! – ещё более изумился Петро (типично кубанский приём: сгоношить всю толпу и красиво уйти в сторону). – Говорил? А ведь действительно, кажется, говорил. Пьяный был, но что-то припоминаю…
– Вы ещё моему деду впаривали насчёт деревянных форм, – в запале напомнил я.
– Как ты сказал? Впаривал? – засмеялся Культя. – Хорошее выражение, надо будет запомнить. Сдавайся, кум! Насчёт форм ты впаривал точно. Я ещё «Хасбулата» пел…
– Ну ладно, будем считать, впаривал, – согласился Петро, принимая новое слово, как эстафету, – только как я эту хламину спрячу в сарае? Ты только, Васька, представь: семьсот на семьсот! А полсотни на круг? Это ж Кулибин мне намекает на квадратные метры! Куда столько?! Да через неделю работы приедет ОБХСС – и с песнями на этап! Нет, мне бы чего попроще. Чтоб как вчера: пришёл, сделал работу, положил деньги в карман – и гуляй!
Я хотел сказать, что тротуарную плитку можно лепить и на стиральной машинке, если ставить её неустойчиво, но Василий Кузьмич толкнул меня локтем в бок: молчи, мол.
Выговорившись, Петро поскучнел. Закурил было папироску, но закашлялся и смял её в кулаке.
– Схожу-ка я, кум, в магазин. Возражения есть? Нет? Ну и добре… – Он поднялся и решительно зашагал в сторону Витькиной кладки.
Вместе с ним почему-то ушло и моё хорошее настроение. «Ну, хрен я тебе ещё что-нибудь подскажу!» – со злобой подумал я.
– Ты на него, Сашка, не обижайся, – сказал дядя Вася, будто прочёл мои мысли, – не в таком он сейчас состоянии, чтобы думать о деле. А ведь бумагу не выбросил!
Я промолчал.
– Ладно, пойду. Охо-хо. – Василий Кузьмич тяжело приподнялся и снова осел на бревно. – Нет, стоп, погоди! Ты там что-то насчёт гитары впаривал?
– Было дело, – кивнул я, думая о своём.
– Есть у меня инструмент, старенький, довоенный. Пылится на шифоньере. Выглядит неказисто, двух струн не хватает, но коробка звучит хорошо. Я ведь тоже когда-то парубковал, «Гибель Титаника» играл перебором. А куда мне сейчас с такой-то рукой? Могу подарить, если ты не побрезгуешь.
– Не жалко?
– Было б о чём жалеть. Вот на этой неделе домой попаду, принесу, коли не забуду.
– А мне почему-то казалось, что у вас нету дома.
– Серьёзно? – засмеялся Василий Кузьмич. – Как это нет? Есть! Бездомных у нас на работу не принимают. Другое дело, что не люблю я туда ходить. Всё равно как на кладбище… Ладно, Сашка, бывай. Некогда мне. Петька скоро вернётся, нужно успеть приготовить закуску. Да и твои старики уже на подходе…
Пьяным своего деда я видел один раз. Вернее, не видел, а слышал. Мне шёл шестой год. Было поздно. Я лежал в своей детской кровати, пытался уснуть, но не мог. За стенкой гуляла шумная свадьба. Это Вовка, младший сын бабушки Паши, «пошёл на семена». Гудели полы, играла гармонь, а я лежал и думал о несправедливости жизни. Ведь Вовку я считал своим другом. Мы часто ходили с ним в город. Он покупал мне мороженое и сладкую вату, дарил иногда игрушечные кораблики, которые делал сам. А на свадьбу не пригласил.
Спустя какое-то время за стеной что-то произошло. Общий фон разделился на несколько составляющих. Одна из них приближалась. Скрипнула калитка, ведущая в огород, около летней печки раздались возбуждённые голоса, лязгнул замок, и в дом завели деда. Я понял, что это так, ещё до того, как включили свет. Он шёл на своих ногах, расстроенно повторял: «Ох, чёрт его знает!» – и долго потом ворочался на своей скрипучей кровати, часто вздыхал и охал.
Дед изредка выпивал. Как мне тогда казалось, без повода. Он мог провести на сухую новогодние праздники, но в один из ничем не примечательных дней вернуться с базара с каким-нибудь мужиком, усадить его за наш круглый стол и раза четыре наполнить графин. Разговор в таких случаях всегда шёл о войне.
Против домашних застолий бабушка не возражала. Она охотно подносила закуску, подсаживалась к столу, если внутренний такт требовал выслушать гостя. Иногда поднимала рюмку, чтобы слегка пригубить. Но стоило деду «лизнуть» где-то на стороне, а бабушке поймать его «на горячем», начиналась трагикомедия. Вот и сейчас она вела себя так, будто супруг вообще не стоит на ногах и «лыка не вяжет»: то подставляла плечо, то поддерживала под локоток, то пыталась толкнуть в шею. И при всём этом беспрестанно ругалась. А тот шёл себе да посмеивался.
Видеть, что будет дальше, мне не хотелось, да и не следовало. В конце концов, взрослые люди. Пусть разбираются без меня. Я отступил сначала во двор, потом в огород, вброд перебрался на островок. На своей его части бабушка Катя окучивала картошку. Пришлось перелезть через две изгороди, чтобы поздороваться и навязаться на разговор.
– Здравствуй, Сашка, – сказала она. – Ну что там, Степан Александрович лекарство моё пьёт?
– Не то слово «пьёт» – потребляет! – Я не пожалел красок, чтобы выразить свою озабоченность. Даже вздохнул. – Вроде всё правильно, утром столовая ложка и стакан молока. А в банке чуть больше трети осталось.
– Да что ж там у него за ложка такая?! – удивилась бабушка Катя.
– Большая деревянная ложка. Я замерял: семьдесят пять грамм.
– Ну, ничего страшного. Чем больше выпьет, тем здоровей будет! – засмеялась она. – Главное, чтоб натощак, регулярно. Ты приходи через полчасика. Я, как управлюсь, ещё одну банку для него наведу…
– Может, вам помочь? – осторожно предложил я. – Сейчас, только за тяпкой слетаю…
– Если что-нибудь надо, прямо скажи! Нечего тут дипломатию разводить! – Екатерина Пимовна выпрямилась, упёрла в тощие бёдра костлявые кулаки, как перед ссорой с соседями. – Ну, говори!
Под её водянистым взглядом мне стало не по себе.
– Проклятье на нас, – обречённо сказал я, облизнув пересохшие губы. – Кто-то по женской линии в одном поколении обязательно сходит с ума. На очереди Анна Акимовна, родная сестра моей бабушки. Следующей будет мама.
Бабушка Катя отпрянула, посерела лицом и посмотрела на меня с каким-то мистическим ужасом. Тут всё понятно без слов.
«Вот и накрылось дедушкино лекарство, – думал я, перелезая через ограду. – Теперь она ко мне на километр не подойдёт».
Тонко звенели комары-кровопийцы. За мокрые ноги цеплялась картофельная ботва. На сердце было погано.
– А ну-ка, вертайся назад!
Я не ждал этих слов. Поэтому подумал, ослышался. На всякий случай решил обернуться. Бабушка Катя стояла, опершись на свою тяпку, и призывно махала рукой.
– Куда это ты побежал? – спросила она, когда я приблизился на расстояние тихого слова. – Ишь ты, какой обидчивый! А ну-ка, садись, рассказывай. До Анны Акимовны кого там Бог покарал?
