Мы с бабушкой пообедали без аппетита. Дед вообще домой не явился. Они с мужиками перекусывали по-походному, не отходя от лопат. Там, где вода из кювета прорывалась сквозь насыпь с жилой стороны, её останавливали гуртом, то есть всем обществом.
Летнее солнце проглядывало сквозь белые кудрявые облака, давило влажной духотой и будто ехидно посмеивалось: «Моё дело обеспечить температуру, которую обещали синоптики, а что там ещё происходит, касается только вас».
Последний аврал случился возле двора Жохаревых. Я относил деду фляжку с охлаждённым компотом и видел, как мутный поток в кювете вдруг закружился воронкой и нашёл себе новое русло – неудержимо хлынул из-под нижнего ряда мешков. Дядька Трофим приволок из сарая лист кровельного железа и отдал на растерзание кучу деловой глины, приготовленной для штукатурки внешних стен нового дома. А Жох сидел верхом на заборе, беззаботно болтая ногами, и делал вид, что всеобщая суета его не касается. Меня он принципиально не замечал, старательно отворачиваясь.
Самое интересное в наводнении – это его спад. Люди устали стоять на ногах. Они рассаживаются по скамейкам у близлежащих дворов. Изредка то один, то другой выходят к обочине, чтобы проверить, всё ли в порядке. А у меня ещё силы невпроворот, и работа – не бей лежачего. Максимум, что попросят, – это сбегать за куревом или справиться, как там дела у бабушки Кати. А остальное время я торчу на дороге. Здесь у меня свои ориентиры. Я первым увижу, когда неприметный камешек высунет из-под воды серую плешь, стремительно подсыхающую в лучах вечернего солнца. Потом где-то рядом обнажится другой, третий. Это значит, пик паводка уже позади. Можно обрадовать деда.
– Да ну! – недоверчиво хмыкает он. – Не может такого быть. Тебе, наверное, показалось.
Не хочет вставать. Ноги отказываются идти. У него там рана на ране. И кулаки поднимали на вилы, и финны стреляли пулями, и немцы осколками рвали. Я тоже в сопоставимые годы не шибким-то был марафонцем. Ох и крутило на непогоду мою ходовую! Нет, нас, стариков, время не лечит, а учит беречь силы. Впрочем, какой я сейчас старик? Только душой…
– А ведь правду сказал мальчонка, спадает вода, – не выдержал, сходил на дорогу кто-то из взрослых. – Наша взяла, мужики!
Дед встаёт, тяжело опираясь на штыковую лопату:
– Пошли, Сашка, домой. Отвоевались!
Река будет отступать по три сантиметра в час и успокоится в русле ближе к утру, когда стая голодных ворон закружится над островком, вылавливая из луж зазевавшихся пескарей. За водой для питья придётся ходить к железной дороге. Там, за железным баком, у смотровой ямы, стоит технический кран. С него навсегда снимут ручку, когда в нашем депо не останется ни одного паровоза.
«Всему своё время, и время каждой вещи под солнцем».
А солнце ещё не село. После домашнего ужина всех мужиков с Железнодорожной улицы опять ожидает аврал. Нужно будет убрать с обочин мешки с песком, кое-где выровнять грунт да привести в порядок дворы, где живут старики и вдовы.
Закончится всё у бабушки Кати. Она вымоет пол последним ведром воды, принесённым стихией, накроет на стол и позовёт всё общество в хату. Каждому – персональный поклон. Только я туда уже не пойду. Усталость на глаза давит. Да и негоже слушать мальчишке пьяные разговоры.
А дед уже думает о завтрашнем дне. Как изловчиться и выкроить время для полевых работ.
– Что мы, Сашка, с тобой пололи, что в носу ковыряли. После такого ливня ох и попрет сорняк! К субботе всё заплетёт…
Ну, это он, конечно, преувеличивает. Работы там на полдня, если взяться втроём. Или на пару часов при наличии велоблока. Главное – добить кукурузу, не смахнув ничего лишнего. С вениками даже думать не надо. Тупо прошёл вдоль рядка: на тяпку прополол слева, на тяпку справа. За пару недель беспомощные ростки наберут силу, укоренятся, сами начнут давить сорняки и более слабых сородичей. Вот тогда-то и надо за них браться: безжалостно проредить, оставив для урожая самые жизнеспособные.
Дед размышлял вслух, а меня потянуло в сон, стало знобить. Каждый глоток чая проникал в горло через тупую боль. Наверное, опять воспалились гланды. Их ведь ещё не вырезали. Как водится в нашей семье, первая простуда – моя.
– Квёлый ты, Сашка, какой-то, – озаботилась бабушка. – Ну-ка, давай померяем температуру…
Облачившись в сухую рубаху, дед ушёл со двора, а я ещё долго сидел, прислонившись спиной к остывающей печке. Стараясь не обронить, нянчил под мышкой градусник и жаждал наступления ночи. Плескалась вода, гремела посуда, доносились слова:
– Горе ты моё луковое! Сколько ж тебе говорить можно: не ходи по улице босиком, лета дождись. – Смена времён года в понимании стариков того поколения была легитимной только по старому стилю.
В воздухе запахло горчицей. «Ну да, – вспомнилось мне, – сейчас бабушка оставит в покое свои кастрюли и займётся целительством. В ход пойдут старинные народные средства, которые ставили на ноги всех пацанов и девчат из моего детства. Сначала я буду пропаривать ноги в горячей воде с горчицей. Потом, с головы до ног укутанный одеялами, дышать над сдвинутой крышкой чугунка с горячей картошкой. А уже на закуску бабушка смажет мне горло раствором тройного одеколона, наложит на шею компресс и объявит постельный режим. Это значит, на улицу – ни ногой, а во двор – только в сортир. С утра и до поздней ночи – чай с лимоном и мёдом с перерывом на завтрак, обед и ужин».
Так в точности всё и случилось. Естественно, я не капризничал. Возраст не позволял. Жизнь научила мыслить рационально. Раз уж неприятностей не избежать, не стоит тянуть время. Чем скорее они закончатся, тем раньше я лягу спать.
Чуть-чуть не успел. Дед вернулся домой, когда за окном уже начинало темнеть, бабушка перестилала мою мокрую от пота постель, а я переодевался в пижаму. Он сел на стул у кровати, пощупал ладонью мой лоб, зачем-то надавил на живот и поставил диагноз:
– Да, Сашка! Хлеба тебе надо побольше есть. Без хлеба кишки становятся хлипкими, как промокашка. Поэтому человек плохо растёт и часто болеет.
– Дедушка, – чуть не взмолился я, – расскажи о войне!
– Так я же тебе рассказывал.
– Ещё расскажи!
– Ну, значит так. – Дед пододвинул стул вплотную к кровати и завёл свою старую песню, которую я, действительно, слышал несколько раз. – Вечером, как стемнеет, приезжает старшина на позиции с походной кухней, а я уже первым в очереди стою. Зачерпнёт он со дна и наложит мне полный котелок горячей наваристой каши. Ох и вкусна солдатская каша!.. Ты давай скорей выздоравливай, а я пойду бабушку попрошу, чтобы точно такую же нам с тобой на костре сварила…
Он и правда собирался выйти из комнаты, даже отставил в сторону стул, но я озадачил его бесхозной идеей, выстраданной во время вчерашней борьбы с сорняками. Вернее, не самой идеей, а диким нагромождением слов, которыми я её конкретно дискредитировал. Типа того, что «ручной механизм для прополки на основе велосипеда, которым можно не только полоть, но и окучивать». Понятнее было сказать «велоблок», но нужное слово из моей памяти улетучилось. Температура под тридцать девять, что ж вы хотите?
