Вода в нашем колодце опустилась до нормального уровня, но дно ещё не просматривалось. Скоро осядет муть, и только мокрая полоса на нижнем наборном кольце будет свидетельствовать, что река поднималась до этой границы. Такое оно, здешнее лето.
Живность я напоил. Если бы не петух, мне не дали бы сделать даже такую малость. А вот за чистой водой на железку бабушка сходила сама. Ту, что я натаскал для стиральной машины, она забраковала:
– Дюже грязная. Все простыни извазюкаю.
– Да ты никак стирать собралась?! – наконец-то догнал дед.
– Что не так?! – подбоченилась Елена Акимовна. – Я выварку для чего ставила? Пашка вон пододеяльники принесла…
Железная логика. Непробиваемая.
До поздних июньских сумерек в нашем дворе пахло хозяйственным мылом. Его измельчали на крупной тёрке. Перед загрузкой белья в тёплую воду добавляли немного соды. Всё согласно инструкции, которая нашлась за божницей.
После ужина бабушка наведалась к Пимовне. Заодно отнесла тарелку с «отдачей». Вернувшись, сказала:
– Отправление в пять. Чтобы был на ногах. Никто тебя три раза будить не будет.
Как долго ждать до утра!
Этой ночью я больше всего боялся уснуть и очнуться в своём изношенном теле, так и не подступившись к главному делу обеих своих жизней. Уж чего-чего, а счастье моя мамка заслужила сполна.
Забылся после полуночи и видел сон красочный, яркий. Будто я под водой плаваю, но при этом дышу свободно, без всякого акваланга. Дно подо мной белое, типа того, что песок, и будто солнцем освещено.
Главное, сплю я, а всё хорошо слышу: вот собаки соседские занялись, Мухтар пару раз подгавкнул. Движуха какая-то началась за нашим двором. Внутренние часы говорят, что времени около дела, а просыпаться никак не получается. Еле-еле бабушка меня растолкала. Так я и вышел на улицу в трикотажном спортивном костюмчике, фуфайке ниже колен, с объёмистым уклунком
[35] в руке в надежде, что по дороге досплю.
– Ты ж там смотри, веди себя хорошо, чтобы перед людями не было стыдно! – не смолкало у меня за спиной.
Темень кругом, не видно ни звёзд, ни луны. Прохлада свежит после тёплого одеяла. Так пробирает, что я аж глаза открыл.
Тут Пимовна на паре и подкатила. Телегу и упряжь, насколько я понял, она позычила
[36] у дяди Коли Митрохина. На нашем краю такая одна: без рессор, но на мягкой резине. И лошади вроде тоже его. Только гривы в косы заплетены.
– Тпр-р-ру! – властно сказала бабушка Катя, слегка потянув вожжи. – Садись, Сашка! В ногах правды нет. Доброго ранку, соседи!
Дед поднял меня под микитки
[37] и посадил на передок рядом с возницей. Бабушка подстелила домотканый дерюжный коврик и подоткнула под зад подолы фуфайки.
– Здравствуй, Катя. Ну, в добрый путь!
Утренний воздух гулок. Сухая веточка хрустнет, а отзвук такой, будто щёлкнули ногтем по коробке гитары. Казалось бы, чему в той телеге греметь? Но на нашей грунтовке растрясёт и дорожный каток. Сплошная булыга. Не утрамбовалась ещё.
Куда подевалась взрослая сдержанность? Главный вопрос жизни готов был уже сорваться с моего языка, но Пимовна будто прочувствовала, осекла:
– Молчи, Сашка, не до тебя…
Она и правда была чем-то расстроена. Сидела нахохлившись и о чём-то сосредоточенно думала. В дорогу оделась просто: серая невзрачная кофта, боты «прощай молодость» и шерстяной красный платок, повязанный по-комсомольски. Как у пиратов Карибского моря, с узелком на затылке.
Уже начинало светать, когда мы подъехали к дальнему броду через нашу речушку. Горизонт полыхнул, и алые блики скатились на перекат. Кони потянулись к воде, но не успели сделать и пары глотков – нетерпеливые вожжи всплеснули над рыжими спинами. Сминая мелкие камни, телега рванулась по пологому берегу, вверх и вперёд, к солнцу.
– Что это тебе летом болеть вздумалось? – спросила бабушка Катя, будто в иное время болеть не зазорно.
Я искоса глянул в её лицо. Оно преобразилось, помолодело. Выцветшие глаза словно вобрали в себя зелень росистого луга, мимо которого мы как раз проезжали.
– Гланды, – запоздало пояснил я. (Удивился, конечно, этой метаморфозе, но не подал виду.) – Из-за них я всё время болею. Как перемена погоды, так первая простуда моя. Врач на Камчатке сказал, что пока их не вырежут, я даже расти не буду.
– Это врач так сказал? – переспросила Пимовна с таким осуждением, что даже мне стало за него стыдно. – Даже я, деревенщина необразованная, и то знаю, что, если у человека отрезать мизинец, он его будет чувствовать до конца жизни. А тут горло, головной мозг рядом! Ну, не растёт человек, значит, время для этого ещё не пришло. И не нужно лезть в организм со своей наукой. Тоже мне врач! А ну, повернись к солнцу, сама посмотрю.
Я послушно зажмурился и открыл рот.
– Левее! Голову запрокинь! – Сухая ладонь надавила на лоб, чуткие пальцы осторожно ощупали горло. – Дурень твой врач. Не туда смотрел. Все хвори твои, Сашка, из-за того, что нет у тебя лобовых пазух. А гланды тут ни при чём.
– Как это нет? – Вот так, проживёшь всю жизнь и только случайно узнаешь, что в твоём организме отсутствует что-то важное.
– Да ты не переживай, – успокоила бабушка Катя, – ближе к природе будешь. Это по наследству передаётся, от матери или отца. Многие люди без пазух живут и ничего. В нашем роду их вообще ни у кого не было…
Возле учхоза на телегу подсели две молодые смешливые тётки-близняшки в одинаковых ситцевых платьях. Судя по остро наточенным тяпкам, из огородной бригады. Попросили довезти до моста через Невольку – рукотворную речку с заставами для полива полей, самый большой из которых и был тем самым мостом. Копали её до революции, всем миром, по указу станичного атамана, невзирая на звания и чины. Отсюда и такое название.
Екатерину Пимовну эти девчата знали. Разговаривали с ней подчёркнуто уважительно, называли только по имени-отчеству. Зато оторвались на мне: защекотали, затормошили, ещё и чмокнули в щёку. Лица вроде знакомые, голоса, жесты. Одну из них я точно где-то встречал в той или этой жизни. А сейчас поди угадай!
И так меня это заело, что ни о чём другом думать не мог. Когда они спрыгнули на ходу, поинтересовался у бабушки Кати: кто, мол, такие? Она мне фамилию девичью назвала, а толку-то в том? Судя по обручальным кольцам, обе они уже замужем.
За мостом кони повернули направо. Играя мышцами, зашагали по бездорожью, отмахиваясь хвостами от надоедливых мух. Берег здесь был извилистым и крутым. На горизонте виднелось облако пара, поднимавшееся над источником с горячей водой. Дальше, за узкой излучиной, начинались сады плодосовхоза «Предгорье».
