– Я тоже такую хочу! – обронила бабка Глафира. Жалобно так.
А Пимовна промолчала. Но зато, когда Фрол вышел из кузницы с наточенной шинкой в руке и громко сказал «Всё!», конкретно наехала на него:
– Что всё, что всё?! Ты, женишок, если взялся за дело, доводи его до конца!
– Вот и пойми этих баб, – стал плеваться колдун, когда женщины ненадолго ушли. – То «ехать пора», а то вдруг «доводи до конца»! Где гнуть-то?
Я в который раз объяснял, что тяпка должна захватывать всю ширину междурядья, поэтому низ режущей кромки должен плавно, почти незаметно описывать полукруг. Где широко – там нажал, где узко – чуть отпустил. И Фрол послушно засопел над ручным станком трубогибом.
В итоге у нас получилась конструкция, внешне напоминающая греческую букву омега. Сверху к ней был приварен кусок уголка от двухштыревой траверсы и полуметровый обрезок водопроводной трубы, найденные здесь же, на свалке.
– Смотри, Сашка, – принялся стращать меня Фрол, сбивая окалину молотком, – если что-то не так, лучше сразу скажи. Упаси господь, обмишуримся, бабы с нас шкуру спустят!
Я обдирал с направляющей краску, когда женщины принесли старую велосипедную раму, переднее колесо, ведёрко с водой и веник. Пол в кузне был земляной, можно не мыть.
– Идить во двор! – властно сказала бабка Глафира, открывая окно. – Мы тут хоть чуток приберёмся.
Фрол сел на траву, вытянул ноги, опёрся спиной о боковину крыльца. Он больше не прятал лицо от тех, кто принимал его целиком, таким, как он есть. Наоборот, с удовольствием подставлял свой безобразный шрам под солнечные лучи. Я примостился рядом. В траве скрипели кузнечики. Им вторила беспокойная горихвостка, обустроившая гнездо под коньком крыши. Нет у Господа маленьких и больших, сильных и слабых. Все равны под небесным крестом, все в меру сил толкают тяжёлое колесо, имя которому – жизнь…
Прощание вышло скомканным и затянулось почти до обеда, потому что совпало по времени с испытанием велоблока. Меня к нему, кстати, ни разу не допустили. Взрослые люди, а всё одно как дети. Не успеет Фрол пройти полтора рядка, Пимовна вырывает раму из рук: «Дай я!» А у самой уже над душой бабка Глафира стоит. Так женщины увлеклись, что подгорели котлеты. Зато и управились за двадцать минут. Там-то картошки той от силы сотки четыре, земля в междурядье мягкая, без единого камушка, плюс тяпка со свежей заточкой. Не скажешь, что одноглазый фаску снимал и кромку до ума доводил.
Прополоть пропололи, а окучивать нечем. Кто виноват? Фрол. «Тебе же сказали, берёшься за дело…»
Забыли уже, что завтра с утра на работу, что ехать пора, что время пришло прощаться. Нет бы сразу не вмешивались в мужские дела.
«Сколько сил мы тратим на то, чтобы угодить женщинам! – думал я, шагая за колдуном. – Порой посвящаем этому жизнь! А они, в свою очередь, делают всё, чтобы создать нам на этом пути максимум неудобств».
Подходящей заготовки в кузнице не нашлось, а разводить огонь и ковалить колдуну расхотелось. Прилепили кусок трубы к старой подборной лопате с обломанной тулейкой да подрубили на конус края полотна. Не понравилось ни мне, ни ему. Одно хорошо – над душой никто не стоял.
– Долго оно не проходит, – самокритично сказал Фрол. – Максимум, два сезона. Лопата – это такая падла, что где ты на ней трещину заварил, там она опять и сломается.
В общем, окучиватель получился «на отвали». Он и грёб как-то не по-людски. Земля уходила в отвал с двух третей полотна. После такой обработки картофельные рядки становились похожими на окопы – два бруствера, а между ними кусты. Где-то мы с Фролом, как он говорил, обмишурились. Немного не рассчитали угол атаки. Зато быстро управились. Я время не засекал, потому что ели-пили на улице, под виноградником, но точно быстро.
Как автор проекта, я втайне надеялся, что мне отдадут раму и колесо. Куда там! Это ещё не дефицит, но повышенный спрос на велоблоки уже налицо. Самая горячая тема.
– …И грабельки какие-нибудь! – говорила Глафира, когда бабушка Катя спохватилась и глянула на часы.
– Ну, мать, засиделись же мы! Я бы ещё задержалась, да соседи с ума сойдут. Надо ребёнка в семью возвращать.
– А как же клубника? Ты же собиралась…
– Да грец уже с той клубникой! По дороге куплю.
Фрол проводил нас до самой калитки. Перед тем как пожать руку, повязал на моё запястье три разноцветные нитки, сплетённые хитрым узлом, наподобие макраме.
– До вечера не снимай, – сказал он. – А как мамка приедет, спрячь эту штуку в изголовье её кровати, под перину или подушку, а на утро сожги. Только так, чтобы никто не видел…
Отдохнувшие кони ходко понесли нашу бричку по пыльной грунтовке вдоль зарастающих осокой прудов в сторону соседней станицы. Она начиналась сразу за ближайшим холмом. Возница вполголоса напевала вчерашнюю песню о гарном коняке, а я всё гадал, поможет ли мамке Фролово ведовство? Стоя под небесным крестом в притворе разбитого храма, я был в этом почти уверен. После совместной работы на кузне стал сомневаться. Уж слишком он стал земным. Вернее, приземлённым.
– С теми людьми, которых колдун проклял, что-то потом случилось? – спросил я, когда Пимовна замолчала. – Не просто же так в станице его боятся?
– Ты это о Фролке? Да какой из него колдун! Просто слово его и на самом деле от Бога. Он его душой ведает. Такого обидеть – всё одно что церкву разрушить. Вот и держит его Господь при себе. А люди боятся потому, что привыкли не суть человека видеть, а его внешнюю личину. В душу-то лень заглянуть. А что с лиходеями теми стало потом, этого я не видела, а брехать не хочу. Пришлые ведь, как листва на ветру, не уследишь. Сегодня сюда занесло, завтра туда. Много чего люди болтают. Проскурня, верховода их, тот лет через пять повесился, это я точно знаю. Из гарнизонных солдат, что девок станичных пользовали, вообще мало кто уцелел. Тиф покосил. Послали их в поле эшелон с казаками, что возвращались домой, из пушек расстреливать, там среди них эпидемия и случилась.
«И всё? – подумалось мне. – Слабовато для колдуна!» То, что поведала Пимовна, честное слово, не произвело впечатления. Я чаял услышать леденящие кровь ужасы, а не рутинную прозу жизни. Тиф – одна из примет любого смутного времени. Причин, по которым мужик может намылить петлю, если копнуть поглубже, найдётся великое множество. А мне хотелось гарантий. Знать точно, наверняка, что слово станичного колдуна найдёт нужного адресата и сотворит чудо.
Пока я раздумывал, как сформулировать последний вопрос, бабушка Катя сама ответила на него:
– Ты, главное, верь. Вера – это единственное, что нам с тобой остаётся. Слово сказано, а время покажет, чья правда сильней…
Клубнику в Вознесенке открыто не продавали. Едешь по улице, а через двор, через два – скамейка возле калитки застелена белой тряпочкой, на ней миска с крупными ягодами, подходи пробуй. Если понравилось, можешь постучать. Мы заглянули в четыре таких двора, набрали свою норму. В местном сельпо бабушка Катя купила хлеб и штыковую лопату.
