– Надо было у Глашки позычить, – сетовала она. – Я-то, старая дура, забыла совсем о своей берёзке. Будем вертаться. Поехали в столовку, немножко подтормозим
[47], а потом напрямки, через Северный. Это их выпасы.
Мне тоже хотелось жрать. Перекус за столом у Фрола мало походил на обед. Яичницу три раза подогревали, и от этого она получилась какой-то беспонтовой. Котлеты подгорели настолько, что отдавали горечью. А попросить тарелку борща я постеснялся.
Пока бабушка Катя привязывала коней, я спрятал в фуфайку пропалыватель и окучник. А ну как сопрут?
Общепит на селе, во все времена, рассчитан исключительно на приезжих. Был ли он рентабелен – это второй вопрос.
Как справный казак гордится своим строевым конём, так и колхозы-миллионеры возводили Дома культуры и общественные столовые соседям на зависть. Председатели победнее тоже старались не отставать. Ведь центральная усадьба станицы – это их визитная карточка.
В Вознесенке всё было, как в большом городе: общепитовские столы, пластмассовые подносы, посуда из нержавейки, гранёные стаканы, алюминиевые ложки и вилки. Только порции накладывали от души, да не нашлось повара, который не умеет вкусно готовить. Я еле осилил всё, что выбрала для меня Пимовна: стакан сметаны, салат оливье, борщ и гуляш с гречкой. Крепко подтормозили. На семьдесят шесть копеек. Только кони не поели. Им в начале пути не положено.
Бабушка Катя знала окрестные поля, просёлки и объездные дороги не хуже иного агронома. Когда я ей об этом сказал, она засмеялась:
– Жизнь, Сашка, заставила. Расказачили нашу Кубань, и стали люди ходить пешком. По осени, как хлеб с полей уберут, нанимает общество конную бричку – и с ночлегом на Краснодар, до сенного рынка. Товар лошадь везёт, а продавцы на своих двоих. Расстояния тогда были другими. Это сейчас, по карте, до Армавира шестьдесят километров. А мы ходили не по дорогам, а по полям. Встанешь в пять утра – через три с половиной часа уже там. Да и после войны не было транспорта доступней своих ног. В 1947 году на весь наш район было у населения всего пять велосипедов. Их на праздничной демонстрации впереди колонны вели…
– До революции лучше было?
– Ну, это кому как. Беднело казачество и при царе. Каждая шестая семья снаряжала сына на службу за общественный счёт. Но бричку с лошадкой всегда можно было у соседа позычить. Со своих денег не брали. Наша семья, насколько я помню, ничего лишнего позволить себе не могла. Отца ведь атаманом назначили после того, как он потерял руку. А начинал простым казаком. Конь с амуницией, оружие, справа – всё за свой счёт.
Летнее солнце набирало лютую силу. Земля, как большая микроволновая печь, поддувала жару снизу. Только дорожная пыль, мягким ковром лежащая на обочинах, остужала босые ступни мягкой прохладой. Там, где дорога врезывалась в горизонт, две колеи плавно переходили в одну.
По-моему, общепитовский борщ был пересолен. Остатки воды из заветного родника мы выпили за какой-нибудь час. Организм требовал ещё.
– Потерпи, Сашка, с полчасика, – заметив, как я мучаюсь, сказала бабушка Катя. – На хуторе наполним флягу. Есть там один хороший колодец. Вода из него вымывает камни из почек. Запомни на будущее. Когда-нибудь пригодится… На Северном, кстати, того Проскурню и зарыли после того, как повесился.
Я встрепенулся:
– Неужели совесть заела?
– Совесть? Да откуда у него совесть?! Болел он. Так крепко болел, что орал по ночам. Когда крест с церкви снимали, он внизу суетился, командовал: с какой стороны верёвку набросить, да как лучше петлю затянуть. И докомандовался. То ли камушек мелкий, то ли кусок штукатурки сверху упал да ударил его по горбу. Не сильно ударил, сначала и не почувствовал. Домой пришёл на своих ногах, а утром уже не встал. Ох, Василенчиха с ним и намучилась! Возила по бабкам-знахаркам, потом в Краснодар. А что сделает человек, если Господь распорядился иначе? Да и хороших врачей к тому времени не осталось. Тех, у кого были деньги, расказачили в первую очередь, сразу же после прокурорских и судей…
– Ну, бабушка Катя! – не выдержал я. – Вас послушать, так советскую власть на Кубани устанавливали бандиты и уголовники!
– А то нет?! – Пимовна подбоченилась, отложила в сторону кнут. – Скажи мне тогда, почему во всём Краснодарском крае нет ни одного памятника местным революционерам? Почему городские улицы их именами не называют? Не знаешь? А я тебе так скажу: потому что не было среди них ни одного нормального человека. Вдоль да поперёк пьяницы, воры и беглые каторжане. Что им не бесчинствовать, когда казаки на фронте, а в станицах остались одни старики, инвалиды да тётки с детьми? Думаешь, Проскурня один такой, главный злодей? Находились и похлеще его. В Армавире, к примеру, был заводилой латыш Вилистер. Под его руководством расказачили дом Персидского консульского агентства. Всех, кто там был, около трёхсот человек, расстреляли из пулемётов, а потом закопали на скотобойне. С одной только жены консула Иббадулы-Бека сняли золотых украшений на двести тысяч рублей. А местный наш, Рындин? Зачислился рядовым в станичный гарнизон, буянил, пьянствовал, разлагал дисциплину. Восстанавливал иногородних против казачества. Призывал вырезать всех «от седой бороды и до люльки». А потом, под охраной гарнизонных солдат, отправился на вокзал, ограбил там железнодорожную кассу на четыре тысячи с лишком – и Митькой его звать. А что? Деньги в кармане. И на х… ему теперь та революция вместе с советской властью? Ой, прости господи! – спохватилась Екатерина Пимовна, выпалив сгоряча лишнее слово. – Что это я, старая дура? Нашла с кем спорить! Всё, Сашка, забудь. Не было ничего. Всё у нас с революцией хорошо, и Гайдар шагает впереди.
– Зачем вы так? – обиделся я. – У каждого правда своя, а время вспять не повернёшь. Государство ломается по человеческим судьбам. Не нужно быть взрослым, чтобы это понять. Если бы ваш отец знал наперёд, какую страну мы в итоге построим, возможно, и он принял бы советскую власть.
– Нет, не дожил бы он. В любом случае не дожил. Время такое выпало, что оно его точно перемололо бы. Ты только не думай, что отец был против советской власти. Не было тогда никакой власти. У кого ружьё, тот и царь. Мы с мамкой и то чудом выжили. После смерти отца увезла она меня в Каладжу, к тётке Полине…
– Казнили его или погиб? – уточнил я, уже понимая, что в то время погибнуть в бою не самый плохой исход.
– Слава богу, в бою, – вздохнула бабушка Катя. – Не вышло у казаков собраться в единый кулак. В час ночи двумя небольшими отрядами атаковали семитысячный гарнизон станицы Лабинской. Расстреляли почти все патроны, отбили орудийную батарею, но вывезти её не смогли. Местные с подводами вовремя не подоспели. Ближе к утру солдаты пришли в себя, наладили оборону. С крыш двухэтажных зданий ударили из пулемётов. Пришлось отступить. Папка погиб, прикрывая отход.
– А что за солдаты? – не понял я. – Зачем в казачьем краю какие-то гарнизоны?
