В общем, когда мой персональный ствол увидел учитель труда, он испытал разочарование. Одним учеником у него стало меньше.
Стоит ли говорить, что этот шедевр у меня стырили после первой же «боевой» вылазки. Я повесил его на дерево. С ним на плече мне было несподручно перетаскивать наших девчонок через лесной ручей. Ведь никто, кроме меня, не догадался прийти на войну в сапогах. Снял с закорок последнюю, глядь – а оружия нет. Падлы! Утешало лишь то, что за этот подвиг мне присвоили звание лейтенанта. А может, и не за подвиг. А за то, что мамка моя завуч и носит погоны майора.
Голова моя жила прошлым, а руки делали настоящее. Разбитую рамку от мамкиного портрета я умыкнул. Бабушка оставила её на комоде рядом с цветной фотографией, а я умыкнул. Кроме куска фанеры в комплекте имелась пружинящая прокладка из старой газеты «Трудовой путь» с основательно выцветшим шрифтом. Я убрал её в ящик со своими учебниками.
Не делая распальцовку, скажу, что в столярном деле я кое-что понимал. Если, конечно, не сравнивать меня с мастерами прошлого. То были доки, которые знали о дереве всё. Доски замачивали в конском навозе, сушили особым образом, выдерживали в тени. И что? – спросите вы. А то, что полы в нашей ментовке стелили задолго до революции. Двадцатый век проканал, а им хоть бы хны. И сколько бы ни выпили водки несколько поколений сотрудников РОВД, до сих пор (тьфу, тьфу, тьфу!) ни один не споткнулся.
Нашёл я, короче, причину трагедии. Проржавел и сломался гвоздик, за который крепилась бечёвка, держащая портрет на стене. Сама рамка не пострадала. Она просто рассыпалась. Плюс вмятина в левом нижнем углу, на который пришёлся удар. Простая, казалось, задача, а сделать нужно, чтобы комар носа не подточил. Вернее, чтобы дед не увидел чужую руку.
Я очистил пазы и шипы от застарелой грязи, промазал углы слоем столярного клея и вставил фанеру в фальц, чтобы выставить прямые углы.
Стекло тогда было в большом дефиците. Большие оконные рамы набирались из множества мелких проёмов с форточками, в которые с трудом протиснется взрослая кошка. Поэтому никто не выбрасывал деловые куски, размерами больше школьной тетрадки. Вдруг сгодится на раму для парника? Был и у деда свой небольшой Клондайк, где всегда можно выбрать что-нибудь стоящее, очистить от старой оконной замазки, всегда присыхающей намертво, и снова пустить в дело. Поэтому со стеклом я промучился долго, сказалось отсутствие практики. Только с третьего раза не запорол. Чуть ли не дышал на него. Отдраил сухой газеткой до полной прозрачности, и только потом вставил на штатное место. Старую газету трогать не стал. Поменял на «Сельскую жизнь». Она плотнее и толще.
В общем, портрет получился почти таким же, как был. Издали посмотрел – вмятину незаметно, если, конечно, не знать, что она есть. Можно сдавать в ОТК.
Елена Акимовна, конечно, оценила мой часовой труд. Похвалила, сказала «вумница», а в глазах всё та же печаль. Ещё бы, дурная примета. Я принялся ей рассказывать о резонансе, гвозде, что сломался от ржавчины, да только она перебила:
– Дед скоро приедет. Нужно будет стекло мокрой тряпочкой протереть, уж слишком оно чистое. Ты уж хоть его не расстраивай, промолчи.
До позднего вечера бабушка гремела посудой. Сегодня у неё это получалось особенно громко. Лишь изредка на кухне замирали все звуки, и устанавливалась мёртвая тишина. Каждый такой раз я выходил из комнаты: не случилось бы что. Нет, всё спокойно. Бабушка сидела на краешке застеленной койки. Раскладывала по цветастому покрывалу колоду старинных карт, которую обычно хранила у себя под подушкой. Тревожное ожидание довлело над бытием. Надолго ли, навсегда?
Мне тоже не думалось, не читалось. Радио раздражало. Я встал и включил свет. Машинально взглянул на тусклую лампочку сквозь приоткрытые веки. И понял внезапно, что означает могильный крест. Это застывшее время. Оно безвозвратно закончилось для тех, кто под ним.
Я хотел записать эту мысль, открыл ящик комода, чтобы взять авторучку, и снова споткнулся взглядом о выцветший шрифт старой газеты. Как я уже говорил, она называлась «Трудовой путь» – печатный орган парткома, совпрофа и Исполкома города Армавира – бывшего административного центра Лабинской волости. Две ветхие страницы размером 35 на 52 сантиметра, изданные тиражом 500 экземпляров. Первый сигнальный номер от 1 июня 1922 года. Размеры я оценил профессиональным взглядом редактора, коим успел пробыть ровно четыре месяца.
С точки зрения построения фраз, обилия стилистических и пунктуационных ошибок, газетёнка была безграмотной. Да и язык того времени отличался от современного, прямо скажем, не в лучшую сторону. Официальные документы подобострастно копировались. Их, по всей видимости, просто боялись править. Чего стоит только один наезд первых руководителей на «все Исполкомы и Сельсоветы» с требованием «немедленно перевести в адрес редакции восемьсот тысяч рублей – стоимость подписки за месяц». Чуть ниже имелась приписка петитом: «Учитывая тяжёлое материальное положение комитетов, редакция согласна принимать оплату натурой».
Над всем этим можно было бы посмеяться, если бы не правда. Скучная правда без знаков препинания, похороненная ныне в архивах, под кипами более важных дел.
На первой странице целиком размещался «Доклад комиссии по проведению „двухнедельника“ (слово-то какое!) по проверке работ помощи голодающим» за № 1436 от 10 мая 1922 года. В скобках указывалось, что вышеуказанное мероприятие спущено сверху согласно циркулярного распоряжения Армпомголода за № 29 от 18/IV.
Текст лучше не трогать. Отредактировать не получится, а смысл исказить – запросто. Итак:
«1) Работу Компомгола начал с 16 августа 1921 года. За весь период существования Комиссии беженцев прошло около 80 000, из коих зарегистрировано по районам 69 569 человек, кои и стоят на учёте. В станице Лабинской находится зарегистрированных по кварталам 636 человек детей, по детским больницам и гражданам станицы Лабинской – 157.
2) Меры по борьбе с голодом принимаются согласно циркулярного распоряжения Армпомголода от 24.IV.22 г. за № 30. Берутся процентные отчисления с частных хлебопекарен по 1 фунту с одного пуда и государственных – 1/2 фунта с одного пуда. С мельниц – 1/2 фунта с одного пуда. С предприятий, как то: маслобойных заводов, профсоюзы рабкопа „Пищевик“ – получаются 5 % и 2 % отчисления.
Участие населения в помощи голодающим никак не проявляется. Вся помощь населения выражается в принудительной раздаче детей по гражданам комиссией.
4) За всё время существования компомголода собрано: 2143 пуда 12 ф. продуктов (разнородных). Из них отослано в Царицын 629 п. 19 ф. Сдано в Заготконтору 1214 п. 22 ф. Имеется на складе Компомголода масла 17 п. 37 ф. и хлеба 32 1/2 ф. Деньгами поступило 112 583 987 руб. Израсходовано на жалование сотрудникам Помгола 2 702 352 руб. Сдано в приходно-расходную кассу 4 792 564 руб. Израсходовано на нужды Компомгола как то: постройку, рытьё могил, нужды беженцев – 70 764 071 руб., и имеется в наличии 10 000 000 руб. мелочью от одного рубля до 100 руб.
5) Лозунг „Десять сытых кормят одного голодного“ проводится в жизнь по мере сил и возможностей…»
