Борясь с тошнотой, головокружением и явным нарушением координации, Йозефик медленно поднялся. Он, конечно, несколько раз поскользнулся и шмякнулся обратно в мерзкие потроха невинно убиенных злобными тварями существ, но все же результат был нужный – он более-менее прямо стоял. В одном конце освобожденного визжащей толпой прохода стояла сияющая Сьомирина. О, как она была прекрасна! Даже несмотря на ужас, отражавшийся на ее лице. Он что-то кричала ему и махала руками.
– Сейчас я все сделаю, госпожа Поганка, не дрейфь! – ободряюще крикнул ей Йозефик и, заговорщически подмигнув, указал на револьвер. – Видали это? – крикнул он уже толпе и показал язык. – Вот я вам устрою Бурнскую Мясорубку, пес вас всех прикопай!
Он захохотал как одержимый. Его наполнила жажда боя и победы. Откуда это взялось в его натуре, он не знал, но сейчас это было очень кстати. Он хохотал, пока не обернулся в сторону, откуда полз его враг.
Огромное чудовище с мертвыми, непроглядно-черными глазами, ненасытными жвалами было покрыто клочковатой шерстью в черную и оранжевую полоску. На спине твари росли странные, переливающиеся, как газолиновая пленка, кристаллы. В шерсти извивались огромные трупные черви и сочные личинки. Все это богатство, как дождь, валилось с брюха и боков чудовища и смешивалось с потрохами на брусчатке. Членистые лапы свисали из-под отвратительного брюха, не касаясь земли. Чудовище плыло над землей без видимых усилий.
Йозефик стал очень серьезен. От ужаса его сердце квакнуло и замерло. Это был ужас тела, дух же его давно ускакал в куда более дикие степи заужасья. Проще говоря, страх был так велик, что лопнул. После такого наступает либо безумие, либо просветление. Вир Тонхлейну это дало сил довершить начатое. Он медленно поднял револьвер и разрядил барабан в чудовище.
По толпе пошли гулять трусливые поскуливания. Кровавые твари бежали от Йозефика в ужасе. План удался. Вир Тонхлейн ликующе орал и стучал себя кулаком в грудь, глядя на бегущего врага. Большая часть работ по спасению Сьомирины была выполнена, оставалось только уехать в сторону заката или рассвета на шикарном «Клоперблох-Ажимо».
Йозефик находился на пике триумфа, и тут ему нанесли удар тяжелым тупым предметом в затылочную область. Он как подкошенный рухнул на землю. Голова глухо стукнула о мостовую.
В наступившей темноте и тишине было хорошо, как под проверенным и надежным одеялом, которое уже не раз зарекомендовало себя в борьбе против всех ужасов окружающего мира. Бесконечное падение, не сопровождаемое головокружением и тошнотой, убаюкивало. Никаких тлеющих сигилов, ни одного потустороннего шепотка, полное отсутствие висящих в пространстве лиц, заливающихся беззвучным и безумным хохотом, – бессознательность обеспечивала своего гостя полным пансионом. Бессознательность была шикарна, нельзя это не признать, но, увы, из-за ее природы и признать тоже не удастся, пока к ней в гости не приплелась невменяемая кузина – бессознательное. И тут началось.
Из мягких глубин тьмы начали приближаться невидимые они. Йозефик заерзал у себя в голове. Он их узнал. Он их почувствовал. Он вспомнил свой страх перед ними. Их становилось все больше. Они беспрестанно срастались и разваливались под гнетом своей отталкивающей плоти. Даривший покой и умиротворение полог темноты трещал по швам от их неудержимого натиска. Неисчислимое воинство, не считаясь с потерями, хамски шло на штурм. Верная своим убеждениям тьма погибла и, топча ее обрывки, на сжавшегося в одну звенящую точку вир Тонхлейна обрушилась мутная волна комочков из манной каши.
Инстинктивное омерзение велело бежать из оскверненного святилища духа, хотя бы даже и в суетный мир реальной жизни (прошу заметить, что это название дано ей аборигенами). Тут хоть желание растоптать ближнего или увеличить какую-нибудь часть тела отвлекает от постоянно растущей угрозы, порождаемой манной кашей. Йозефик с воем пришел в себя. Мелькающие в залпах салюта окровавленные козлиные рожи, бурлящие паразитами, на несколько мгновений показались ему такими близкими и родными. Так приятно было вернуться в мир обезображенной древними ритуалами и неисповедимым злом плоти, крови и гноя, что он даже не сразу начал орать и вырываться.
Зачем-то ему к лицу поднесли голову Сьомирины. Она была грубо выдрана вместе с позвоночником и обломками ребер и чьими-то заботливыми лапами украшена все тем же белоснежным платьем. Из нее будто сделали детскую пальчиковую куклу из папье-маше и старых тюлевых занавесок. А теперь кто-то своими грязными пальцами ковырял у нее в носоглотке, заставляя открывать рот в могильном молчании, которое казалось куда более оглушительным, чем издаваемые ликующими тварями вопли. Йозефика вырвало, он с пеленок ненавидел кукольный театр.
– Пс-с-ссы! Пс-с-с-с-сы! – заревел он и, подавившись, добавил: – Убью…
Ему в лицо ткнули обрывком древнего гобелена. Он успел разглядеть только закованных в сияющие латы рыцарей странных пропорций и погоняемых ими неизмеримо других тварей. Жесткая ткань драла пылающее лицо, и царапины наполнялись жуткой щиплющей болью. Он заорал, изогнулся, как коромысло, и снова пролился проклятьями и нехорошими обещаниями. В ответ сотни когтей впились в плоть его рук и ног. Отвратительные клешни ухватили за горло и помяли воротник рубашки. Теперь он был полностью обездвижен. Оставались у него в запасе самые его старые фокусы протеста, однако даже в такой ситуации пачкать штаны было как-то неуместно.
И вновь перед надежно удерживаемым Йозефиком появился, увенчанный таким прекрасным лицом, окровавленный обрубок Сьомирины. В, наверное, еще теплых глазах гасли сполохи алого огня. Лицо улыбнулось, и из расплывающегося вокруг багрового марева с вызывающими дрожь пульсирующими алыми прожилками появилась ровно отрубленная кисть руки. Она коснулась щеки, даря утреннюю прохладу. Покой. Откуда он мог взяться в таком бешеном водовороте зла и безумия?
Это все был кровавый морок и обман. Сьомирина была мертва. Сейчас его, вир Тонхлейна, пытаются затащить на прослушивание на одну из главных ролей в какой-то пьесе уродливого хаоса.
«Пусть так. Все равно. Неча тут делать более, – безразлично думал Йозефик, чувствуя, как хватка кровавых когтей слабеет. – Но вот кое в чем вы слишком далеко зашли».
Слезы продрали полные дрожащей лавы разломы на его щеках. Он смотрел на бесконечно прекрасное лицо. Он прощался и не мог распихать по карманам памяти достаточно. Даже несмотря на то что жить ему оставалось кот наплакал, хотелось запомнить побольше. А потом он, ловко извернувшись, стукнул любимое лицо по носу, пытаясь сбить его с лапы кукловода. В ответ ему по носу вмазал твердый как камень, сияющий золотом кулачок. Йозефик пошел посмотреть, как там кормят в нокауте.
Очнулся Йозефик в постели. Нехорошее самочувствие охватывало весь организм и даже немного выступало за его рамки. Его мучало гнетущее чувство стыда, и, что самое гадкое, оно было физиологического характера. То, что для стыда были причины, он понял благодаря тому, что был надежно привязан к кровати. Его еще никогда в жизни не привязывали к кровати. Это было откровенно излишним, так как его собственное тело самостоятельно пресекало все попытки пошевелиться.
