Йозефик и Сьомирина переглянулись. Тепло и сытость были где-то рядом, что не могло не радовать, но молодого человека одолевали сомнения. С тех пор как он покинул отчий дом, пардон – кабак абсолютно постороннего человека, жизнь занудно, как безразличная сельская учительница в уродливых очках, требовала вызубрить одно правило: «Ничему не доверяй». Сьомирину же в большей степени одолевали голод и желание принять горячую ванну. Она не думала, какие беды могут обрушиться на их головы в Ацедьё, так как предпочитала выбираться из неприятностей живой, чем обходить их стороной мертвой.
– О, это будет замечательно, Паскар! – строго зыркнув на Йозефика, радостно воскликнула Сьомирина. – Мы, если честно, продрогли до костей. Видите ли, спать нам пришлось в машине, так как мы заплутали ночью. Так страшно было на солончаках ночью. Но теперь с вами я… мы можем ничего не бояться.
Йозефик поморщился. Такие жалкие попытки манипуляций казались ему недостойными столь прекрасного создания. По его мнению, это было сродни заколачиванию гвоздей микроскопом.
Они подошли к машине, и все это время Паскар угрюмо морщил лоб.
– Это, не в обиду, сударыня, вы не очень по-умному сделали. Тут идти всего ничего. А на машине, коли вы на машине… Ого! Машина! Ваша?
– Наша!
– Моя, – холодно поправил Йозефик.
– А какая эта… Верфь или как это?
Рыбак забегал вокруг чуда техники, хлопая себя по колену и восхищенно цыкая.
– Это «Клоперблох-Ажимо».
– Да ты че! Прям оно? А чего такое дырявое?
Рыбак засунул толстый палец в одно из пулевых отверстий на крыше.
– Мы попали под град в предгорьях Шанол, – не моргнув глазом соврал Йозефик.
– Косяк селедок мне за пазуху! Хорошо, что в наших местах такого града не бывает, а то бы все посудины на дно прогулялись бы. Это ж какая в нем силища-то!
– Как видите, достаточная. Садитесь, Паскар, показывайте дорогу к спасительному теплому и сытному Ацедьё, – бодро сказала Сьомирина и залезла на заднее сиденье.
Паскар с трепетом отворил искореженную дверцу и замер.
– Вот уж никогда спереди не ездил. Да что там спереди… Папаня даже во внутря не пускал.
– Ну же, решайтесь уже, младший из Фычей, – поторопил его Йозефик.
Паскар Фыч тщательно отряхнулся и постучал сапогом о сапог, чтобы не осквернить казавшиеся ему пределом роскоши интерьеры автомашины. Йозефик и Сьомирина стыдливо переглянулись и почувствовали себя нечистоплотными свинтусами.
– Нам прямо. Уверен, – сморщив лоб, поделился своими соображениями рыбак.
Прежде чем завестись, мотор долго свистел и кашлял. Из-под капота засочился клубничный дымок, который смешивался с туманом, как варенье с постной манной кашей. Тут с жутким скрипом угол капота отогнулся, и из глубин моторного отсека вылез Йойк. Ночь он провел, мирно посапывая на теплом двигателе.
– Это Йойк, он белка, – сообщил Йозефик.
– Вид у ней опасный, – заерзал рыбак.
– Вовсе он не опасный, – возмутилась Сьомирина. – Он очень верный и милый.
В подтверждение ее слов белка разодрала металл между двумя пулевыми отверстиями на крыше автомобиля и протиснулась в образовавшуюся щель, строя зверские гримасы и пуча глаза. Оказавшись в салоне, Йойк бросил взгляд из разряда «смотри у меня» на рыбака и, важно выставляя лапы, прошествовал в направлении багажника.
Йозефик медленно тронулся. Стрелка бензобака пыталась погнуть стопор нижней отметки. Ехали они исключительно на перегаре от вжига, все еще плавающем в темном брюхе автомобиля.
Холод и голод, да и вообще общее угнетенное и страдальческое состояние куда как легче терпеть, пока оно безысходно или по крайней мере безальтернативно. Малейший намек на то, что в принципе ничто не мешает жизни быть хоть капельку лучше, превращает ее самую в калейдоскоп жалости к себе и озлобленного нытья. Представьте, с какой силой эти чувства накатили на продрогших путешественников, когда за первым поворотом мутный свет фар, растолкав клочья прямо-таки сливочного тумана, упал на дорожный знак с надписью: «Ацедьё. Вот оно прямо тут». Да они просто размазали Йозефика и Сьомирину, которые сразу же начали поскуливать и поскрипывать зубами от бессильных мук. Когда они вкатились на мощенную булыжником улицу унылого рыбацкого поселка, жалость к себе у обоих достигла апогея и у Йозефика даже навернулись полные неизбывной горечи слезы.
Изначально поселение на месте Ацедьё названия не имело. Позже кто-то, видать, от безделья поставил весьма правдивую табличку: «Тухлая гавань». Название хоть и было метким, но настолько смущало и даже отпугивало вероятных поселенцев, что существенная часть местного населения смотала удочки и покинула это негостеприимное место.
Блеклые обветренные домики, выкрашенные противной краской всех возможных оттенков, которые вероятнее всего встретить на раскисшем лице утопленника или на брюхе дохлой рыбины, смотрели на улицу маленькими оконцами, забранными древними занавесками. Они только усугубляли страдания изможденных путников, ведь даже в этих откровенно нищих хибарах было тепло, было сухо, было сытно. Мысль о том, что кто-то в данный момент сидит перед очагом и попивает что-нибудь горяченькое, вцепилась в сознание молодого вир Тонхлейна и безжалостно трепала его, как тот мордастый пестрый кот на подоконнике трепал кисточку на шторе. Наглая морда желтыми глазами смотрела на стучащую баллонами и скребущую чем-то по булыжникам машину без всякого сострадания, но со всем возможным презрением.
– Йойка на тебя нет, паразит мохнатый, – злобно прошипел Йозефик.
– Не любите котов, сударь? – осведомился млеющий от потрепанной роскоши «Клоперблох-Ажимо» Паскар.
– Не люблю задавак. Сидит там в тепле, зад свой у печки греет, а мы на улице спим. На холоде.
– Так ежели бы вы мышов ловили или еще какую пользу приносили, то, будьте спокойны, тоже тогда в тепле сидели.
– Паскар, а вы шутник, – рассмеялась Сьомирина. – Увы, но господин вир Тонхлейн совершенно не склонен к полезной деятельности.
– Это почему это? – возмутился Йозефик. Он был зол не на шутку. Кем-кем, а паразитом он себя никогда не считал. Паразитами были в большинстве своем окружающие.
– Ты, конечно, извини, но с момента нашего знакомства я ни разу не застала тебя за созидательной деятельностью. Как ни крути, а ведешь ты себя легкомысленно, как типичный богатенький наследничек.
– Вот это заявление! И главное, от кого! Хотя вынужден согласиться, спасение вашей шкуры в картофельном мешке, о трудолюбивая госпожа Похлада, было в высшей степени эгоистичным и легкомысленным поступком.
В машине повисло напряженное молчание. Паскар неловко ерзал на растрепанном сиденье и страстно хотел оказаться подальше от всех этих семейных разборок. Каким органом он учуял, что это семейный конфликт, рыбак, хоть убейте, сказать не мог.
