Дом внутри выглядел на удивление богато. Стены покрывали темные деревянные панели с барельефами. Ничего связанного с морем на них не было, что странно. Но на второй этаж вела лестница, явно служившая в свои молодые годы на величественном фрегате. С потолка свисала ажурная кованая люстра, которая, однако, не горела. Ее работу выполняли вычурные бронзовые светильники с пузатыми абажурами, разбросанные тут и там. В доме было тепло и сухо.
– Оставьте пока чемодан здесь, юноша. Сперва я должна вас покормить, а то смотреть на вас страшно.
Хозяйка взмахнула рукой и пошла впереди. Они прошли через столовую с длинным столом, на котором одинокой корзинке с розами настойчиво до хамства пытались составить компанию два потемневших серебряных подсвечника. У стены между окон стоял древний сервант со слюдяными окошками, сквозь сепийную чешую которых подмигивали полированными боками соусницы, супницы, бокалы и помятая канистра. Йозефик так и вытаращился на нее. Хозяйка обернулась и увидела замешательство молодого человека.
– Это моего мужа. Не удивляйтесь. Он был крайне обилен и неприхотлив в выпивке последние годы. Как, впрочем, и все, кому довелось очутиться в этой гостеприимной гавани. Это его и сгубило, его и большинство местных уроженцев. Несмотря на то что Ацедьё живет морем, оно забирает куда меньше жизней, чем другие жидкости. Вы пьете, юноша?
– Никогда за собой не замечал, – потупился Йозефик и заалел ушами.
– Значит, даже не замечаете. Бедная девочка, зачем же ты с ним связалась? – Вдова трагично всплеснула руками. – Ведь это все пройдет! И стать его, – при этих словах Йозефик рефлекторно приосанился, – и костюм сносится. Будет свое лохматое брюхо над мешковатыми штанами в клетку носить и подтяжками по брюху этому хлопать. Все они такие, помяни мое слово, девочка. Хотя мне свезло. Господин Гренн до этого не дожил. Святой человек.
– Я попробую найти должный подход в воспитании, чтобы этого не случилось, госпожа Гренн, – серьезно сказала Сьомирина и, когда вдова, что-то обдумав, отвернулась и пошла дальше, показала Йозефику язык.
Они вошли на кухню и с восторгом ощутили жар, исходящий от старомодной чугунной плиты.
– Присаживайтесь. – Вдова указала на стол рядом с окном. На нем лежала белоснежная плотная скатерть и вдруг, как по волшебству, появились серебряные приборы, завернутые в такие же белоснежные салфетки.
– Нам, правда, неловко так навязываться, – замямлил Йозефик, опускаясь на манящий изгибами ротанговый стул.
– Еще один балбес. Сначала усади даму, – холодным тоном сказала вдова и строго зыркнула на молодого человека. Он, чувствуя себя до невозможности неуклюжим, подскочил и придвинул Сьомирине стул. Она сохранила невозмутимое выражение лица, но прямо-таки засветилась изнутри от удовольствия.
– Учитывая, как вы замерзли и оголодали, бедняжки, отложим разговоры на потом. Советую вам налегать на еду, – сказала вдова Гренн и выставила на стол фарфоровую супницу, две тарелки с нежно-кофейными узорами и корзинку с хлебом.
– Налетайте, а я, с вашего позволения, займусь вторым блюдом.
Она мягко удалилась, повязала режущий глаза своей белизной передник и занялась явно нечестивым колдовством у плиты – слишком уж ароматы были завлекательные. У Йозефика, который был убежден, что благодаря кулинарному гению работниц пищеблока интерната, проявлявшемуся в бутербродах с подгулявшей селедкой и похлебке из рыбных голов, в нем воспитался стойкий антагонизм к рыбным блюдам, потекли слюнки. Точнее, потекли дополнительные слюнки вдобавок к тем потокам, которые он еле успевал сглатывать из-за голодухи.
А что, если все это было изощренной ловушкой? Эта мысль с трудом пробилась в сознании Йозефика сквозь столпотворение гастрономических планов на ближайшие полчаса: «А что, если это ловушка, как тот пряничный домик рядом со школой для больных сахарным диабетом детей? Подумай об этом, Йозефик! Потом-то поздно будет, когда старая ведьма выкинет наши обглоданные косточки в свои розовые кусты. Ох, как поздно».
Его размышления, не сразу, конечно, прервало настойчивое покашливание Сьомирины. Когда он обратил на девушку внимание, она недвусмысленно указала взглядом на супницу. Йозефик спохватился и открыл крышку. Над густым варевом вознесся чудесный аромат. Йозефик дрожащими, еще не отогревшимися руками начал орудовать черпаком. На некоторое время весь мир перестал для них существовать. Поедание наваристого, чуть острого супа из всего, что есть в море съедобного и не слишком отвратительного на вид, полностью поглотило их. Они лихо работали ложками и не забывали уминать свежайший хлеб. Иногда они переглядывались с глупыми улыбками, преисполненные истинного счастья. Йозефик наполнял тарелки еще три раза, пока супница не опустела. Молодые люди собрали остатки с тарелок корочками хлеба, при этом опасливо поглядывая в сторону хозяйки. Отчего-то они думали, что подобное нарушение этикета может ее оскорбить. Она, естественно, заметила их кощунственные действия, но, вопреки их ожиданиям, просияла.
Казалось, они уже забили свои желудки до предела, однако, когда перед ними оказалось блюдо с жареными рыбешками и поднос различных соусов в забавных маленьких мисочках, у них открылось второе дыхание.
– Их принято есть руками, – рассмеялась хозяйка. Йозефик и Сьомирина с облегчением отложили ножи и вилки, которые ничуть не помогали процессу питания. Теперь рыбешки стали стремительно исчезать, а соус испарялся, будто газолин в пустыне. В великодушном порыве Йозефик позволил Сьомирине слопать последнюю рыбешку, хотя и сам был не прочь. Они счастливо откинулись на стульях и куда благосклоннее посмотрели на гавань Ацедьё. На плите закипел большой железный чайник.
– Это еще не все, мои дорогие, – донесся сквозь негу добродушный голос хозяйки. – Проходите в гостиную и устраивайтесь поудобнее. Пирог будет скоро готов. Вы ничего не имеете против лесных ягод?
– До тех пор, пока это не земляника! – встрепенулась Сьомирина.
Хозяйка рассмеялась.
– Я смотрю, вы в Бруже побывали. Не волнуйтесь, я там тоже была, так что в моем доме этой дряни нет. Гостиная там. – Она махнула рукой и продолжила хлопотать у плиты. – Один день проездом – и на всю жизнь лютая ненависть к прекрасному растению.
– Мы там провели пару недель.
– Бедняжки.
Гостиная тонула в сухом уютном полумраке, освещаемая одним лишь камином. Над ним висел темный старый портрет очень мрачного мужчины в самом расцвете сил с непокорно топорщащимися бакенбардами. Перед камином в круге света стояли два глубоких кресла, кожаный диван, накрытый пушистым пледом, и низенький журнальный столик. В темноте у противоположной стены поблескивал раструб газолинового самопевца.
Сьомирина прошлась по комнате. Она провела пальцем по корешкам книг, теснившихся в большом шкафу, и пошла разглядывать старые фотокарточки в восьмиугольных рамках, стоявшие на каминной полке. Люди на них, казалось, приплясывали в отсветах жаркого огня.
– Тут так уютно, – задумчиво сказала она.
