– Подумать только! Какое сказочное уродство! Как они только посмели? Как они только могли? Как они только могли посметь?!
– Вовсе и не уродство. – Йозефик был задет поруганием своей новой, стимулирующей обильное слюноотделение мечты.
– Ну а что же это, по-вашему? – вскинулся водитель и вызывающе клюнул в сторону плаката.
– Это, уважаемый, платиновые часы с сапфировым циферблатом и алмазными инкрустациями от фирмы «Шибель и Рох». Весьма и весьма полезный аксессуар для респектабельного господина.
– Молодой человек, кто же вас научил так жизнерадостно воспринимать все вокруг? – ехидно спросил Мону. – По-вашему, это что, действительно дорогущая побрякушка? Нет! Это пошлый, да еще и обтрепанный клочок бумаги с изображением этой безделицы. А вот теперь скажите мне, пожалуйста, на чем он установлен.
Йозефик осмотрел невзрачное кирпичное здание, наделенное полным отсутствием какого-либо подобия окон, двускатной крышей и тяжелыми деревянными воротами неухоженного вида. Внутри, наверное, темно, прохладно и пыльно. Самое то, чтобы хранить картошку.
– На склад какой-то заброшенный похоже.
– О боги! Вы только послушайте эту молодежь! Никакого уважения к истории, – несколько картинно взмолился Мону и продолжил назидательным тоном: – Это, между прочим, памятник архитектуры, его возраст свыше… м-м-м… четырех сотен лет? Да, четырех сотен. Так-то, молодой человек. Перед вами все, что осталось от крепостных укреплений времен Герцогской войны. Да-да. Сохранились в первозданном виде.
Крепость была заложена еще при Мирцентене II Лупри для обороны нашего любимого города, этого рассадника чумы и клопов, от нападения с этого берега реки. Решение было спорным, по мнению людей, в фортификации разбирающихся, но для старины Мирца были важнее веяния моды. В те годы было совсем не модно портить панораму города всяческими укреплениями. Крепость построили на отшибе. Офицеры, будучи господами благородными, жили в своих особняках по ту сторону реки и предавались просвещенному пьянству, ну а солдаты, верные присяге и герцогу, бесконтрольно наливались по эту, стоя, сидя и лежа на боевом посту. Ну и естественным образом произошло то, что и должно было произойти. Какой-то бравый балбес перепутал пороховой погреб с винным и полез в него с неуемным чувством жажды и самым искрящим факелом по эту сторону смерти. Шарахнуло так, что все остальные постройки и даже стены, вы представляете себе, молодой человек, даже крепостные стены разлетелись по кирпичику. А вот погреб ни капельки не пострадал. Как это получилось, непонятно. Есть мнение, что под погребом находится вход в разветвленную систему пещер, куда и ушла вся сила взрыва. Но увольте, как так может быть? Почему же тогда остальные постройки разметало, что карточные домики, если весь взрыв в землю ушел? Я, конечно, не подрывник, но о внутреннем сгорании кое-что знаю, – Мону любовно похлопал руль. – Так вот, не может такого быть.
– Ну а что тогда произошло? – Йозефик взаправду заинтересовался рассказом, он не предполагал, что таксисты могут быть такими эрудированными. В его личном списке начитанных людей представители всех связанных с транспортом профессий почему-то занимали нижние строчки. За исключением капитанов дальнего плавания. Йозефик вполне обоснованно полагал, что, раз у них есть столько времени, чтобы пить и предаваться хандре, значит, и для хорошей книги время найдется.
– Что произошло, я вам только что рассказал. Слушать надо внимательнее. Вопрос остается только в том, как это так вышло. Не посчитайте меня человеком суеверным, но, по-моему, без темных делишек здесь не обошлось. Я как-то раз подвозил одного профессора из Университета Лупри. Профессор Оглах, кажется…
– Ах, Оглах! Ну, он уже сам история, – довольный, что может поддержать разговор, вставил Йозефик. – В прошлом году умер от приступа астмы. Задохнулся над одним из изданий «Родословных Лупри».
– Ну и ну, – покачал головой шофер. – Но так или иначе, он тогда был очень возбужден и явно хотел поделиться открытием. Сказал, что в семейном архиве одной из почтенных фамилий города наткнулся на переписку и некоторые документы, недвусмысленно намекающие на проведение человеческих жертвоприношений в Новой крепости, как тогда это место называли. Не только с личного одобрения Мирцентена II Лупри, но и при его личном участии. Естественно, не в роли жертвы. Профессор утверждал, что это может быть ниточкой, за которую можно вытащить целые штабеля скелетов из шкафов господ Лупри и многих близких им семейств, что, может быть, перевернуло бы все представления об истории нашего города и, вполне возможно, повлекло бы за собой пересмотр мировой истории того периода. Невероятный был рассказ, жаль, я ничего не запомнил. Вы не знаете, он случаем не издал результатов своих изысканий?
– Даже не знаю. Видите ли, история не мой предмет, – неловко поерзав, сказал Йозефик. – Я и профессора Оглаха не знал бы, если бы не традиция выставлять портреты сдо… умерших преподавателей для тех, кто якобы хочет с ними проститься. Мы это место называем мертвецким углом, – при этих словах на волю вырвался нервный смешок.
– Знаете, молодой человек…
– Можно просто Йозефик.
– Знаете, Йозефик, зря вы так про историю, – сказал Мону, и машина, направляемая его многострадальной рукой с летней мозолью, плавно двинулась, как кусок сливочного масла по раскаленной сковородке. – История не может быть предметом изучения. Она может быть хобби, объектом любопытства, страстью, наконец, но никак не предметом изучения. Вот вы могли бы назвать поэзию предметом изучения?
– Пожалуй, что нет. Поэзии нельзя научиться, нужен талант. Я, конечно, могу писать стихи, только лишь правильно соблюдая размер, но получится, скорее всего, мусор, негодный даже для мюзикла.
– Ну, вот видите. Поэзию вы предметом не считаете. А ведь история много изящнее поэзии. Изменив одно слово в стихотворении, мы лишь испортим его, и только его. Но одно слово, измененное в истории, способно изменить весь мир. Одно слово – и каждый человек в мире будет другим. По-моему, прекрасно.
– Но это же только потому, что мы ничего толком об истории не знаем.
– Ухватили суть. В прошлом прячется бесконечное множество тропинок, по которым можно пройти. И ни одна из них не заканчивается. А так как всей правды никто и никогда не узнает, то каждая тропинка в полной мере может считаться единственно верной.
– Если прошлое сулит нам бесконечность, то зачем тогда мы двигаемся вперед? – Йозефик чувствовал, что еще чуть-чуть, и он запутается в умопостроениях этого таксиста, который будто одних только профессоров и возил всю свою пропитанную газолином жизнь.
– Хороший вопрос, но сложный. Вы не против, если я подумаю?
– Ничуть, – с приторной улыбочкой и слишком быстро для того, чтобы это казалось вежливым, сказал Йозефик, смутился и уставился в окно.
Такси тем временем выехало на мост. Замелькали стремительным хороводом трехлапые волки и бесстыдные тетки с рыбьими хвостами. По сияющему мутному компоту реки неторопливо полз белый пароход. На его палубах толпились легко и пестро одетые люди, уныло созерцавшие набережные, забитые точно такими же мечтающими бездельниками. Навстречу пароходу закопченный буксир тащил баржу с мусором – тоже достаточно пестрым и, несомненно, таким же полезным грузом. С моста он казался толстым карликом, укравшим мешок с дамским исподним. Чайки с одинаковым энтузиазмом выказывали свое презрение ко всем сухопутным тварям. Презрение белело и на перилах моста.
