– Я по природе своей очень болтлива, – призналась она, стыдливо поглядывая на молодых людей над чашкой. – Что уж там, не очень, а прямо-таки страшно болтлива. Вселенско-катастрофически болтлива. Пока вы обедали, я терпела как могла, а теперь уж все – прорвало. Ох, дорогие, теперь уж меня не заткнуть.
Как бы подчеркивая сказанное, она сделала глоток чая без всякого ущерба для работы речевого аппарата, который продолжал утолять ее женские потребности в общении.
– Пришлось научиться, чтобы не упускать ни мгновения беседы, – пояснила она. – Вот честное слово, кабы в Ацедьё водица была потеплее, как в Пор-зи-Уне, например… О милый Пор-зи-Ун, окурок юности моей. Так скучаю по его зеленым черепичным крышам, апельсиновому солнцу, белым скалам, аромату южных цветов. В Пор-зи-Уне даже чайки мелодичнее орут… То побилась бы об заклад, что и под водой смогу говорить.
– Бедный ваш муж. Кажется, я понимаю, от чего он умер, – пошутил Йозефик, но по лицу Сьомирины с застывшим выражением «ты-что-окарасел-бешеная-обезьяна?» понял, что был бестактен.
– О, молодой человек, будет вам краснеть. Вы же не со зла и даже близко к правде не попали, так что я не в обиде. Муж-то мой был глух как пень. Что-то он, конечно, слышал, но только если очень поднапрячься. Вот поэтому мы с ним ни разу не поссорились. Такой вот вам секрет семейного счастья: либо не нести ерунду, либо ее не слышать. Душа в душу мы с господином Гренн жили, пока он собственной персоной не соизволил скончаться в процессе, можно сказать, измены.
Сьомирина крайне удивилась. По ее личному мнению, таким женщинам не изменяли. Разве что полные кретины. Но ведь таким женщинам не нравятся полные кретины. Сьомирина очень постаралась, но не смогла представить молодую вдову Гренн держащей под ручку кретина-изменника.
– Не морщись так, дорогая. Все равно не догадаешься, как это произошло. Это была крайне героическая измена, если бы он в портовом доме увеселений окочурился, тогда бы я про это точно не рассказывала. Вот бы позорище было, – вдова передернула плечами, – представить противно.
– Героическая измена – это что-то новенькое. Неужели… хм… подельница господина Гренна была кровожадным чудовищем, грозившим погибелью честным жителям Ацедьё? Глядя на вас, госпожа Гренн, не скажешь, что ваш покойный муж был лишен чувства прекрасного.
– Молодой человек, ваша галантность граничит с хамством, а грубость так изящна.
Вдова покосилась в зеркало на стене и поправила волосы.
– Однако вы правы насчет его погубительницы. Но я на вашем месте никогда Ее в глаза, да и за глаза такими словами не называла.
«Ее» вдова подчеркнула особой интонацией и осторожно кивнула в сторону окна. Йозефик попытался высмотреть, что там может быть связано с распутной погубительницей отцов семейств. Кусты он сразу отмел. Конечно, под кустом мог быть прикопан труп разлучницы, но тогда вдова не говорила бы о ней с подчеркивающей интонацией. Покосившийся столб с закопченным газолиновым фонарем, с лязгом раскачиваемым ветром, мог бы служить рабочим местом только для очень хладо– и ветроустойчивой профурсетки. Оставалось только одно – обитательница соседнего дома в облупившейся бледно-сиреневой краске. Все верно. Даже цвет дома выдавал грехопадение его обитательницы.
– Это вы про свою соседку? – гордясь своими умозаключениями, победно спросил Йозефик.
– Тьфу на вас, молодой человек. Не порочьте честных людей, вы ведь их даже не знаете.
– Но ведь там больше ничего нет! – возмутился Йозефик.
– Вы хотите сказать, что моря вовсе не видите?
– Море вижу.
Неловко получилось. Море Йозефик заметил только тогда, когда его в него ткнули носом. Как и все по-настоящему огромные вещи, оно было практически незаметно.
– Ваш муж погиб, когда пытался сбежать морем с другой женщиной! – восхитилась Сьомирина. – Извините, но это так романтично.
Хозяйка с жалостью посмотрела на девушку, у которой в голове прекрасная яхта с белоснежными парусами отчаянно пробивалась свозь шторм к теплым берегам и любви. На яхту обрушился чудовищная волна и разметала влюбленных по палубе. Паруса рвало шквалом, палуба гуляла, влюбленные смогли добраться друг до друга и заключить в последние объятия… И тут Сьомирину привел в себя щелчок по носу.
– Милочка, вернись, – засмеялась вдова Гренн, – и запомни на будущее: ничего романтичного в измене нет, особенно для того, кто остался за бортом.
Вдова строго посмотрела на Йозефика, отчего тот почувствовал себя неловко и пуще прежнего захотел помыться.
– Знаете ли, – хрипло начал он, но хозяйка прервала его властным жестом.
– Изви… – такой же жест заткнул Сьомирину.
– Хватит ваших догадок. Они многим бы показались оскорбительными и порочащими добрую память моего мужа. Самое же в них плохое то, что они в корне не верны. А еще мешают мне вдоволь наговориться. Ешьте. Пейте. Слушайте.
Вдова Гренн откинулась в кресле и стала похожа на древнюю старуху, уже заработавшую профессиональные пролежни на скорбном одре, которой вдруг захотелось рассказать историю своей молодости, потом принять своего праправнука за первую любовь и со словами: «Ах, любимый, ты все-таки пришел. Я так долго тебя ждала» – окочуриться и обделаться (в произвольном порядке).
– Мы познакомились с Альпиором в Лупри лет за десять до Предпоследней войны. Чудесное было лето. Вообще это было чудесное время. Молодость другой и не бывает. Вечера напролет мы гуляли по набережным, ярким проспектам и чудесному парку… Ах, нежный шепот дубов на закате. Вам непременно стоит там побывать! Никогда не забудете это чудесное место.
Йозефик мрачно улыбнулся и прикоснулся к едва заметному шраму на щеке. Он полностью поддерживал хозяйку в том, что такие воспоминания никогда не уходят. Напротив, они возвращаются регулярно по ночам и порой доводят до детских конфузов.
– Альпи учился в Луприанском Университете, гордостью был, прямо-таки сияющей звездой технической мысли. К сожалению, экономические соображения его волновали мало. Мне, конечно, трудно было нас двоих содержать, но когда я видела его рассеянный взгляд, то все проблемы казались ничтожными.
И вот однажды все-таки наступил момент, которого я всегда боялась. Альпи окончил свой Университет и не вернулся домой. Я дурой никогда себя не считала. Он перерос меня и исчез, и я это понимала. Глупая кукла, что я могла ему предложить, кроме ужина и половины постели? Села я тихонечко у окошка, поплакала часок, да и ожесточилась со всей силы. Только я букет, который он последний раз подарил (думаю, он цветы у особняка Грыльонди приворовывал), в окно швырнула, как он как ни в чем ни бывало заходит в комнату, в щечку чмокает и новый букет ставит. Орхидеи! Уж их-то не раздобыть за просто так. Вот уж я ему трепку устроила! Таких слов наговорила, что не приведи боги кому услышать даже в свой адрес. Альпи, тетеря глухая, глазами похлопал и сказал: «Я думал, тебе понравятся, это лилии».
