Я тогда как зареву, на шею брошусь. Слезы ручьями текут, щеки-то от этого страсть как чешутся, а я все одно его не отпускаю. И тут слышу, что внизу звенит что-то. Я вниз-то посмотрела, а там слезы мои глупые по сапогам капают. Блестящие такие сапоги, высокие. Откуда, думаю, они только взялись? Глаза поднимаю, а у меня прямо перед носом погон, золотом шитый. Тут-то я неладное и почувствовала. Шаг назад сделала и вся из себя обескураженная стала.
Мой Альпи, мой милый тихий Альпи стоит в мундире, сапогах, да еще и кепи подмышкой держит. Я, естественно, как в себя пришла уже настоящую истерику закатила. Вот спрашивается, куда он вляпался? Как знала! Мой Альпи такой наивный был, чуточку не от мира сего. Не зря про таких говорят, что обязательно вступит или в лужу, или в бравую армию.
Я ору, визжу, руками машу, а он перед трюмо стоит и кепи свое глупое на голову прилаживает. Хвала всем богам, что наградили его глухотой, коли я без языка не вышла. Разворачивается он как ни в чем не бывало, улыбается от бака до бака и говорит: «Дорогая, наконец нам улыбнулась удача не только в личной жизни. Адмиралтейство впечатлилось моим трудом “О не столь простом поведении вод и воздухов, как поперву оное имеет казаться” и предложило мне службу. Так что пакуй чемоданы, радость моя, мы уезжаем в Пор-зи-Ун».
Пор-зи-Ун, боги, как я скучаю. Особенно по нашему дому за городом. Травы и деревья в цвету круглый год. Ветер шепчет сказки о море, а море само как лазурная сказка, белые и канареечные паруса на горизонте… А в этих туманах я даже горизонта не вижу. В Пор-зи-Уне мы поженились, очень тихо, а потом на маленькой яхте отправились в плавание: Мигрензи, острова Литрэ, Пыл, Камеранда, Нениньо – и даже вдоль Шаунского побережья прошлись. В Пор-зи-Уне родились двое наших сыновей. Пор-зи-Ун подарил нам семь лет неразбавленного счастья.
А потом над герцогствами начали сгущаться тучи. Все большее число идиотов писало в газетах о словах стремительно тупеющих и наглеющих недовольных и оскорбленных. Из шкафов доставали грязное белье целых народов и трясли им в исступлении. Это было очень мерзкое время. У каждой подзаборной пьяни, у каждого мелкого жулика, у каждого бездельника и дармоеда внезапно гордость бурным цветом заколосилась: и за нацию, и за предков, и за наиболее распространенную дремучую херню в его местах (будь то кошмарная сивуха или деревянное исподнее). С каждым днем все хуже становилось. Я перестала покидать дом, чтобы не встречаться в городе с возбужденными кретинами. Пришлось уволить прислугу. Застукала эту вроде милую женщину, когда она объясняла моим мальчикам, что они вообще-то не вполне люди и их дело – прислуживать людям настоящим. За то, что я ее выгнала, на нашу ограду повесили дохлую собаку. Вот вы мне скажите, что это за мрази такие? При чем здесь эта безвинная собака? Сами бы вешались – вони уж точно было бы больше. Когда это произошло, я первый раз увидела, как Альпи ругается. Словечки у него слабоваты, но вот голос! А как он багровел и вращал глазами! Я вам признаюсь, тогда с таким восторгом подумала, что вышла замуж за чудовище.
Вдова Гренн немного раскраснелась и лукаво посмотрела на Сьомирину. Та только пожала плечами и продолжила дуть на блюдечко с чаем – так было принято чаевничать в Бамли.
– Приказал мне паковать чемоданы и собирать детей. Альпи, мой Альпи приказал мне… Ух! Через несколько часов вернулся на автомашине вроде вашей, только совсем не дырявой. Мы покинули Пор-зи-Ун с радостью. Это было совершенно не то место, где можно было дальше радостно жить. Заносчивость, злоба и глупость весь город отравили.
Я в дороге долго причитала, что нельзя так было оставлять дом, бросать работу. Половину герцогств проехали, и только тогда мой муженек соизволил сообщить, что дом уже продан, а работа его в Пор-зи-Уне завершена по его же настоянию. Он уведомил Адмиралтейство, что в дальнейшем безопаснее проводить работы подальше от тухнущей на ласковом солнце клоаки лени и идиотизма, и его полностью поддержали. Без работы осталась целая орава гордых уроженцев Пор-зи-Уна, которые со всей возможной гордостью и почтением начали пить, воровать и плохо себя вести. Могу поклясться, что видела дым первых пожаров, когда Пор-зи-Ун, окурок юности моей, скрылся за холмом.
До войны оставалось чуть больше года. По новому назначению мужа мы приехали в Келпиел-зи-Фах. Там я влюбилась в розы, а дети, естественно, во все, что пуляет и взрывается. Мы купили милый домик салатового цвета, а на крыше у него росли великолепнейшие розы, что мне когда-либо доводилось до этого видеть. Теперь их там уж нет – забрали сюда, когда переехали через два года. Тут у них аромат пропал. От соли или от тумана. Уже вовсю гремела Предпоследняя. Обделенные делили поделенное. Я раньше думала, что, прежде чем воевать войны, идиоты определяются, кто на чьей стороне. Но не на этот раз. Предпоследняя война – неправильное название. Предпоследняя пьяная драка – куда лучше отражает действительность. Тьфу! Вот вы, молодой человек, что про войну думаете?
– А я-то что? – встрепенулся Йозефик, уже околачивающий порог царства снов. – Я вообще ни при чем.
– И все же.
Йозефик, кряхтя, принял более или менее сидячее положение, прокашлялся, глотнул остывшего чая – в общем, усердно поразмышлял над вопросом.
– Войны нужны трусам. Трусы, как известно, всегда бегут от своих проблем. Война – отличный способ заменить все проблемы всего лишь одной – войной. Ни о чем не думай, ничего не решай, да и в совести моль не заведется – тоже плюс. А пирог еще остался?
– А как же доблесть, честь, отвага?
– Разве они нужны, чтобы убивать людей под другой тряпкой? Берешь и убиваешь. И разве это не вы только что из-за гордости унцев ядом плевались?
Вдова Гренн вскочила и вытаращилась на Йозефика, будто он был не он, а диковинка какая характера жуткого и неприятного.
– За-за-знакомые слов-ва и ин-интонация, – начала вдруг заикаться вдова Гренн. – Та-та-та-та… Та-а-та-а… Та-танхлейн?
Йозефику стало неловко. Он был уверен, что представился, но теперь он не был уверен, что стоит представляться, если твое имя производит такой эффект. К сожалению, он заранее не продумал, что говорить людям, которым не стоит знать, что он – это он, а не какой-нибудь абстрактный персонаж с водянистым прошлым и точечным настоящим. Вдобавок его раздражало то, что вдова прервала рассказ на пороге развязки. Хоть он и спал урывками во время повествования, но отнюдь не был лишен надежды услышать кульминационное: «Вот так господин Гренн наставил мне рога», – из уст вдовы.
Сьомирина хрумкала печенье и ждала развития ситуации. По скорости поглощения печенья можно было с уверенностью сказать, что девушка наедается впрок, то есть ничего хорошего от ближайшего будущего не ожидает.
– Та-та-танхлейн? – дала еще одну очередь вдова.
– Вир Тонхлейн, сударыня, Йозефик вир Тонхлейн.
Йозефик встал и чинно поклонился, а потом, смущенный ее чуть-чуть боголепным взглядом, указал на Сьомирину и представил ее.
– Мой компаньон – госпожа Сьомирина Похлада, специалист по истории, мифам и фольклору.
