Они поставили вир Тонхлейна на ноги и, как куклу, нарядили в пиджак, затем поставили перед найденным в сарайных залежах зеркалом.
– Ну? – спросила запыхавшаяся Сьомирина. – Узнаешь?
– Ха! Совсем забыл, что у меня есть костюм. Паскар обзавидуется.
– Тьфу ты! Что там еще было? Ага!
Сьомирина вытащила револьвер из кобуры, все еще висевшей на поясе у Йозефика, и сунула ему под нос.
– Узнаешь?
– Эй, сударыня, поосторожнее! Это вам не игрушка. Где ты это взяла вообще? Такой девушке не к лицу такие опасные штуки.
– Глубоко засело. – Вдова покачала головой. – Что еще есть?
Сьомирина опустилась на ящик и стала маленькой и несчастной. Похоже, она потеряла человека, который выдавал ей мир щедрыми кусками, пусть и был непроходимым тупицей. Она не знала, как должна поступить. Сбежать, бросить его здесь и всю жизнь терзать себя воспоминаниями о предательстве или, как настоящий… компаньон, да, всего лишь компаньон, остаться в объятиях тумана, обесцветиться и сгнить – и так и так было погано. И так и так она его теряла.
– Может, еще что-то есть? – попыталась приободрить девушку вдова.
– Не знаю. – Сьомирина сокрушенно покачала головой. – Не знаю.
– Подумай, милочка.
Сьомирина задумала так, что у нее в ушах захрустело. И тут оно пришло. Оно – в смысле решение.
– Йойк! – требовательно позвала она.
– Это белка ваша, чтоль? Думаю, не сработает. Ты же его не вернула, значит, люди не в счет. Вещь нужна.
– Надо попробовать. Йойк!!!
Йойк спрыгнул с балки под потолком. Ящик с обрывками цепей, рядом с которым он приземлился, подпрыгнул, и у него отвалилась одна из стенок, расплескав металлические кишки. Бывший беличий вожак был недоволен, что его потревожили. Время, которое глупые двуногие дылды потратили на беспредметную возню, он употребил на установление своей гегемонии в среде местной бесхозной и не очень живности. Пока его не прервали, он наслаждался заслуженным отдыхом и играл с длинным кошачьим хвостом – всем, что осталось от глупца, бросившего ему вызов. То, что одна дылда, пусть и авторитетная в его глазах, беспардонно его схватила и стала тыкать в морду другой, приблизило его к черте бешенства.
– Белочка. Кыс-кыс-кыс!
Йозефик с детской улыбкой потянул руки к зверю.
– С-с-с-сука!
Прокусив руку наглого двуногого в трех местах, Йойк удалился, чеканя шаг костяшками передних лап.
– Не помогло.
У Сьомирины навернулись слезы. Вдова обняла ее.
– Что ж. Я не справилась. Не увезла его, но тебя я тут не оставлю. Он твоей жертвы не оценит, просто не поймет. И ты про нее забудешь. Растворишься в тумане, и все. Так что поехали, деточка.
Девушка повсхлипывала-повсхлипывала и разревелась в голос. Вдова успокаивала ее, гладила по волосам, но слезы и сопли остановить не могла.
– Нельзя так! Не хочу так, – сквозь рев скулила Сьомирина. – Почему так? Почему нельзя по-другому? Если бы его на куски рвали, я бы рядом встала, а так… А так я не могу-у-у-у-у-у!
– Знаю, деточка, знаю. Надо ехать. Не могу я тебя оставить здесь. Давай, идем к машине. Вот так. Садись, подбирай ножки.
Вдова захлопнула дверцу. Сьомирина сидела и тупо смотрела перед собой. Это была настоящая искренняя тупость и опустошение, а не лживая дремота, навеянная туманом. Она не обратила внимания, когда ей на колени вскарабкался немного успокоившийся Йойк. Вопреки всем инстинктам она не погладила мохнатый объект, а это очень тревожный звоночек.
На вдову Гренн навалилось слишком многое для привыкшего к бесконечному ожиданию и смирившегося с ним человека. Она отдавала себе отчет, что лишь смутно представляет, что нужно делать. Она не была уверена, что справится с управлением машиной. Когда она в последний раз сидела за рулем, она была молода, машины были молоды, а главное – рядом был ее милый Альпи. Альпиор, собака такая, втравил ее во все это. Неожиданная злость на мужа придала ей сил.
– Бывай, дурашка, – сказала она Йозефику и хлопнула его по плечу. – Извини за все.
– Что вы, госпожа Гренн, все было очень вкусно, – отрапортовал Йозефик.
Чувствуя, что тоже сейчас расплачется, она подхватила свои саквояжи и, согбенная, как вообще-то и положено людям ее возраста, поплелась к машине. Она старалась не смотреть на молодого человека, который ковырял отверткой пивную бутылку. Выглядел он весьма нелепо в своем костюме посреди догнивающего свой век сарая. Возраст из-за неудачи так навалился на вдову Гренн, что она еле справилась с крышкой багажника. Чемодан из кожи не священных шаунских крокодилов, корзины с продуктами, канистра с пойлом для милого сударя Шелка и два бочонка газолина, засунутые туда еще соображавшим Йозефиком, занимали все место. Скрепя сердце она вытащила из багажника полупустой чемодан.
– Псня! Вот псня так псня! Пснятина псенная под псней!!! Что это за псивая псявота, ко всем богам псявости?
Величие и разнообразие мироздания только что чудовищным молотом шарахнуло по Йозефику вир Тонхлейну. Он стоял и трясся. Бутылка с хлопком лопнула в руке. К нему подбежала, заливаясь слезами и соплями, Сьомирина и повисла на шее, размазывая все это богатство по пиджаку. Молодой человек, естественно, впал в ступор. Мало того что он понял, что чуть не посвятил жизнь ковырянию в грудах ржавого хлама и распитию кислого пива, от которого у него во рту сейчас было как минимум омерзительно, в компании этого пристукнутого Паскара, так еще и Похлада невесть чего разревелась.
– Надо уезжать. Быстро! – подала голос вдова Гренн. У нее на радостях чуть с сердцем плохо не стало и инсульт чуть не прошиб, однако она вновь приняла горделивую осанку, совсем не свойственную ее возрасту.
– Так. Что это было? – твердо призвал к ответу присутствующих женщин всех возрастных категорий Йозефик.
– Туман это, – коротко буркнула Сьомирина, утираясь его платком.
– Это очень плохой туман, вот что я вам скажу. Будто сам себя заживо похоронил и был доволен. Понимаю, почему дядюшка велел нас вывозить.
– И я чуть было не провалила дело по вашей вине, – строго сказала вдова. – А ну марш за руль!
Автомобиль шел по доскам гавани каким-то новым аллюром. Он стал еще тяжелее и внушительнее. И чуточку кровожаднее. Йозефику стоило немалого труда объезжать не обращающих на них никакого внимания аборигенов. Машине будто хотелось похрустеть косточками ничтожных людишек. Внешний вид авто изменился невероятно. Неизвестно где добытые толстые серебряные панели со смутно знакомыми узорами темнели патиной на бортах от бампера до бампера. Хотя по поводу неизвестности может рассуждать только человек, незнакомый с обычаями Прибрежных герцогств. Когда-то эти серебряные барельефы украшали погребальный ког прочно позабытого князька. Откуда такое музейное сокровище взялось в гнусном сарае Паскара – вот в чем вопрос. Роскошь бортов истошно диссонировала с грубо отрихтованными крыльями и крышей. Их некогда благородные летящие линии сменили нагромождения многоугольных плоскостей, изъеденных, как лунная поверхность, залуженными кратерами от пуль. В общем и целом «Клоперблох-Ажимо» превратился из мрачного и шикарного авто в крайне подвижный мавзолей с куда более обиженным на мир сердцем. В принципе, это был первый и последний в мире «Клоперблох-Ажимо-Фыч». Для друзей просто «КАФ».
