– Грюшо, неужели вас заставляют морить клиентов голодом эти деспоты из комитета Каввоча?
Официант после первой же контратаки коварного клиента с удивлением понял, что теряет инициативу, и начал нервничать. Даже переступил с ноги на ногу, перед тем как ответить.
– Все не совсем так, господин Тонхлейн.
– Вир Тонхлейн, Грюшо, вир Тонхлейн. Неуважение к клиентам вам тоже комитет прививает?
На смуглом лице официанта выступила испарина. Блокнот и карандаш заметно задрожали.
– Нет, господин Тон… вир Тонхлейн.
– Значит, ваш хваленый шеф-повар со своими… кх…
– Khlebnije corki nie rasgrizies, – донеслось из-под стола.
– Ими самыми, – подхватил Йозефик, – не способен приготовить картофельное пюре и котлеты? Нарезать салат не может, а, Грюшо?
Карандаш и блокнот упали на пол, и в последней попытке сохранить лицо официант задвинул их ногой под стол. Талецки обрадовался, даже несмотря на свое подавленное настроение.
– Но у нас есть…
– Поведайте мне, Грюшо, вот какой мне интерес выслушивать, что у вас есть, если у вас нет того, что мне нужно? Я не хочу переходить на личности, но вы еще ни разу не сказали ничего, что имело бы прочную логическую основу. Потом пересдади… – Можно было понять, что унижать людей Йозефик учился у лучших профессоров Университета Лупри, но в конце он чуть было не выдал свои источники вдохновения. – Potome peresdadi maulup.Так, кажется, называется сложившаяся у нас ситуация. В узких, хо-хо, кругах.
– Я позову метрдотеля, господин вир Тонхлейн, – промямлил истекающий потом официант и ретировался, налетев на соседний стол.
– Восхищает, по-настоящему восхищает. Если бы не эта вилка и шнурки, я бы поступил так же на вашем месте, – начал хорохориться Талецки, еще даже не утвердившись толком на стуле. – Смотрите, я вот блокнот нашел и карандаш. Ваши, так сказать, трофеи. – Он выложил трофеи на стол.
– Хампфри, вы в мокасинах. На них нет шнурков.
Талецки побледнел от ужаса. Неудержимое воображение журналиста уже обрисовало ему в ярких красках подробности его оперативной ликвидации. Йозефик, по-прежнему поигрывая десертной ложечкой, лишь подливал масла в пожар.
– О боги! Прошу вас, только не ложкой, только не ложкой… – запричитал он. По его щекам потекли слезы. Нижняя губа по-детски задрожала.
– Успокойтесь, Хампфри, что с вами?
– Я не успокоюсь, не успокоюсь! Я знаю, как вы работаете. Сначала я успокоюсь, а потом, потом… Потом вы меня навсегда успокоите. – Журналист был тверд в своем помешательстве. – О боги, боги, боги, боги…
Йозефик сложил руки на груди и опустил голову. Непринужденная и безобидная авантюра с бесплатным обедом превратилось в какое-то эпическое чудовище, ломающее людям жизни. «Вот тебе и игра в совпадения, – подумал Йозефик. – Сейчас этот дурень еще и на колени встанет. Ну вот. Как в воду глядел».
Талецки на коленях подполз к Йозефику. Он жарко молил о чем-то, заливаясь мутными слезами и не контролируя свое слюноотделение. Он задрожал как осиновый лист. Из его карманов вывалилась горсть визиток и конверт с деньгами. Единственное, что мог сделать вир Тонхлейн в такой неловкой ситуации, так это притвориться непричастным к ней. Он отвернулся от становящегося все более и более мокрым журналиста и сосредоточил все свое внимание на столовых приборах, бо́льшая часть которых ему казалась бесполезной. Талецки от этого пришел в ужас.
– Молю, молю вас, господи-и-и-и-ин Тонхле-е-е-е-ейн! Дайте мне уйти! – взвыл журналист и попытался облобызать десницу Йозефика.
Вир Тонхлейну удалось вырвать руку прямо из-под носа у Талецки. Очень редкий случай, когда что-то вырывают из-под носа в прямом смысле.
– Вы можете идти. Вас никто не держит, – выдал еще один профессорский перл Йозефик.
Хампфри Талецки существовал в каком-то одному ему известном мире, который не имел ничего общего с реальностью, что ничуть не мешало его работе журналиста. Но сейчас его богатое воображение и буйная фантазия вышли из-под контроля. Он перешагнул тонкую черту, отделяющую романтика от душевнобольного. Журналист вскочил с колен и заорал в лицо Йозефику, брызжа слюной:
– Чего-о-о-о-о-о??? Чего-о-о-о-о-о-о тебе нужно, Тонхле-е-е-е-е-ейн??? – Лицо его перекосила гримаса зашкаливающей ненависти. – Тонхле-е-е-ейн??? Чего тебе от меня нужно? Забирай все, на! На! – Журналист скинул пиджак на стол и начал лихорадочно стягивать брюки. – Подавись!!! И вы все подавитесь!!! – Брюки улетели в зал второго этажа.
В ресторане установилась тишина.
Талецки безумно засмеялся и вскочил на стол. Потом попытался порвать на груди рубашку, но силы его писчих рук было недостаточно. Издав еще один победный клич, он перепрыгнул на соседний стол, оскользнулся в чьем-то фрикасе и улетел через перила на второй этаж вслед за брюками.
– Будь ты проклят, Тонх!.. – заорал увлекаемый безразличной силой тяжести журналист, но был прерван влажным шлепком, возвестившим о его прибытии в пункт назначения. Йозефик был так поражен, что даже не встал из-за стола посмотреть на ворочающегося на блюде с жареным лососем Талецки. Журналист был списан со счетов.
«Фрикасе! Я хочу фрикасе. Подумать только, как аппетитно выглядит, – неожиданно спокойно подумал Йозефик. – И немного вина, а то столько нервов от этих ресторанов. Пф!»
Как-то сам по себе конверт с деньгами Талецки оказался в руках у Йозефика. Он не имел богатого опыта в пересчитывании денег, а потому наверняка ошибся. Но порядок доставшейся ему в качестве компенсации за испорченный обед суммы радовал. Вытерпев не очень-то продолжительную истерику, он покрыл все расходы на поездку. Он выпотрошил конверт и отправил его содержимое во внутренний карман пиджака к своим накоплениям. Сочная пачка купюр приятно давила на сердце.
В ожидании прихода метрдотеля Йозефик решил еще раз изучить меню. Особых успехов в этом деле он не достиг. Через минуту он уже был готов признать, что даже не понимает, где в этом меню напитки, где горячее, а где горячие напитки. Все это время со второго этажа доносились возмущенные голоса и какие-то суетливые звуки. Снедаемый скукой, молодой человек прошелся до перил и глянул вниз. Как раз в этот момент двое сотрудников санчасти грузили Талецки на носилки прямо на подносе. Талецки яростно хрипел и душил лосося. Окружающие изо всех сил следовали этикету, стремясь то ли спасти честь Талецки, то ли не замарать свою. Участие в таком фарсе могло очень навредить репутации, поэтому никто и не участвовал. Когда Талецки накрыли скатертью и понесли в сторону кухонной двери, Йозефик прощально поднял руку и ехидно крикнул:
– Добрый путь, Хампфри!
– Будь ты проклят, Тонхлейн! – зарычал в ответ журналист и еще сильнее сжал лосося.
Сердце Йозефика наполнила особая радость. Такое чувство он испытывал в интернате, когда во время какой-нибудь игры удавалось слегка покалечить противника, не нарушив при этом правила.
