– Сейчас вы примете вот эти таблетки, – процедил сквозь зубы мужичонка. – И я буду считать инцидент исчерпанным.
Он протянул Йозефику пузырек с красными пилюлями, на этикетке которого красовался череп с перекрещенными костями и надпись: «Хранить в недоступном для детей месте».
– Это, случаем, не те конфетки, от которых стало дурно законному мужу вашей дамы? – с подозрением спросил Йозефик и неожиданно разозлился: – Ты что, обалдел совсем? Ты как смеешь мне угрожать? Я этого так не оставлю! Я до министра дойду!
Его оппонент опешил и опустил револьвер. Глядя по сторонам, он пытался найти какой-то достойный ответ.
– Что, думаешь, на потолке написано, а? – ядовито осведомился Йозефик и просто забрал у стыдливо понурившегося мужичонки револьвер и пилюли. – В плохую компанию ты попал, милейший. Если бы это были мои проблемы, я бы держался от них подальше, – поучительно сказал он, покидая свой хладный трон.
– Я не хотел, честное слово. Это все она. Роковая женщина, невозможно устоять. Невозможно.
Йозефик посмотрел сверху вниз на морально поверженного соперника. Неожиданно для самого себя он понял, что проявление кем-либо слабости не вызывает у него ничего, кроме презрения и желания и вовсе раздавить страдальца. Он даже тряхнул головой, чтобы прогнать злые мысли. Вир Тонхлейн никогда не думал, что способен на жестокость, а потому списал все на чувство голода. Это отвратительное плотское чувство ему уже порядком надоело. Больше всего, конечно, угнетала регулярность, с которой оно о себе напоминало.
«Надо скорее отправляться на фуршет в машинное, раз уж Вил пригласил, – подумал Йозефик. – Рестораны – это не мое явно. Наверняка там, внизу, у нормальных людей есть нормальная еда. Это ж надо додуматься, доедать фрикасе, в котором этот чудак Талецки плясал. Он же этими ботинками до этого по перрону ходил. Вот гадость».
Йозефик и не заметил, что обуявшей его задумчивостью пытался воспользоваться, как выяснилось, не до конца сломленный мужичонка. Он робко, как воспитанная собака за колбасой, тянулся к револьверу и пилюлям, преданно заглядывая в глаза вир Тонхлейну.
– Кхм-кхм.
– Извините, я больше не буду.
– Посидите здесь, подумайте о своем поведении, сударь, – строго сказал Йозефик и затолкнул мужичка в кабинку. – Вам это пойдет на пользу, – добавил он и захлопнул дверь.
– Это не я, это все она. Она роковая женщина… – Неожиданно голос из кабинки перешел в рыдания. Неудавшийся защитник поруганной чести рыдал профессионально, но с душой, а специфичность обстановки лишь способствовала улучшению акустики.
Слушать в туалете рыдания Йозефику показалось странным, тем более это был не женский туалет. Благодаря книгам и лентам синематографа он был уверен, что представители более истеричной половины человечества посещают туалетные комнаты исключительно для того, чтобы излить в слезах и завываниях свои муки неразделенной любви или боли предательства. Надо было возвращаться в каюту, и он пошел к двери, но вовремя вспомнил про свою добычу. Не стоило расхаживать по поезду с ядом и револьвером наперевес. Хотя такую малютку наперевес ухватить было проблематично. Ядовитые пилюли Йозефик без всяких колебаний выкинул в мусорное ведро, а вот с револьвером расставаться не хотелось. Детские воспоминания об играх в войнушку с деревянными палками, изображающими убербронебойные гранат-пулеметы, не позволяли почти взрослому мужчине добровольно избавиться от такой замечательной игрушки. Он сунул револьвер в карман брюк и окунулся в дымовую завесу диванного зала.
В сигарной атмосфере Йозефик просто не мог добраться до двери, ведущей в ресторан. Все законы Вселенского Равновесия, а в простонародье – подлости работали против него, и весьма успешно. Да и его только что потрепанный стрессом разум тоже решил поразвлечься. По-другому объяснить ту настойчивость, с которой вир Тонхлейн протискивался в узенькую дверцу, при этом отчетливо помня, что в ресторан ведут двустворчатые ворота, объяснить нельзя.
Он оказался на узкой винтовой лестнице, двигаться по которой мог только бочком. Слишком яркое освещение, да еще со склонностью к подозрительному мерцанию, действовало раздражающе. Кроме освещения, что-то еще действовало на нервы. Йозефик не сразу понял, что это характерный стук колес поезда и еще какие-то машинные звуки. За недолгую поездку с полным сервисом он успел привыкнуть к полной звукоизоляции и прочему комфорту.
Йозефик начал осторожно спускаться по узким высоким ступенькам, которые отзывались низким стальным гудением. С каждой ступенью воздух становился все жарче и влажнее, на металлических стенах появились капли конденсата. В нос нагло лезли запахи кухни. Вскоре показалась чуть приоткрытая дверца, ничуть не шире той, через которую Йозефик проник на лестницу. Поддавшись любопытству, молодой человек, стараясь поменьше грохотать по ступеням, подкрался к узкой щели, будто специально оставленной для любителей совать нос не в свое дело.
За дверью царил четко организованный хаос, свойственный кухням больших ресторанов. Множество людей, невероятно мешая друг другу, совершали малопонятные постороннему человеку манипуляции с ножами, кастрюлями, сковородами, венчиками, пестиками и даже едой. Если повар, готовящий изысканное блюдо, вызывает искреннее восхищение, то конвейерная сборка сотен заказов одновременно ничего, кроме мигрени, у наблюдателя вызвать не может. Йозефик быстро поморгал, чтобы глаза отдохнули, и уже собирался идти дальше, когда внезапно из его поля зрения исчез загораживавший широкий обзор поваренок, заспешивший куда-то с дымящейся кастрюлей, а за ним вдруг открылось отвратительное зрелище.
Толстый метрдотель без пиджака и с закатанными рукавами рубашки, из-под воротничка которой торчали вялые кончики галстука-бабочки, быстро докуривал сигарету. Ему что-то говорил человек в помятом костюме, раскачивающийся с пятки на носок. Полы его расстегнутого пиджака были откинуты назад засунутыми в карманы руками. На поясе блестел прицепленный значок с замысловатой эмблемой и надписью «Комитет имени самого Каввоча». Метрдотель дослушал продолжительную тираду и затушил сигарету в соусник. Он махнул рукой, и из клубов пара выскользнул крюк для транспортировки туш, к которому за руки был привязан Грюшо. По щекам официанта лились слезы, он причитал и молил богов – покровителей официантов о спасении.
Человек со значком кивнул, и метрдотель замахнулся невесть откуда взявшейся плетью. В парах готовящихся яств она влажно блестела и казалась пучком змей. Метрдотель глубоко вдохнул и нанес первый удар. Грюшо заорал и задергался, рубашка на его спине превратилась в багровые лохмотья, а человек Каввоча загнул один палец.
Для Йозефика время потекло как слишком густой кисель. Он даже представить не мог, каково же было Грюшо. Когда человек из комитета загнул четвертый палец, на кафельном полу под официантом растекалась клюквенная лужа. Метрдотель вытирал руки полотенцем и старался не смотреть на вздрагивающее тело.
Йозефик сбросил оцепенение и быстро побежал вниз по лестнице, ничего не видя и не слыша.
«Никаких ресторанов! Никогда и никаких! В гробу я видал это фрикасе, если за него людей калечат! Все, дальше придорожных забегаловок – никуда! Там поваренку, если он даже в суп сапог уронит, максимум подзатыльник светит, а тут на ровном месте… А люди вообще знают об этом? Должны! – Йозефика всего трясло. – Надо, чтобы все знали! Это же что такое, в наше-то время? Нет! Нет! Нет! Нужен Талецки, пусть и баран, но сойдет! Да им место на каторге. И тем, кто жрет все это. Звери какие-то».
