– В Соборе было так много детей со своими родителями. Но было очень тихо. В Соборе должна быть тишина, чтобы слышать голоса Ветров. Я испугалась, что не успею получить свое Имя, и с завистью ловила чужие, которые торжественно оглашал служитель собора. Сначала раздавался скрип старых страниц Книги, а затем звучало чье-то Имя. Перед нами было еще много семей, но, обернувшись назад, я увидела еще больше. А самое главное, среди тех, кто стоял за нами, был тот мальчишка, которого я встретила у столба Сльота. Я показала ему язык. Мама строго посмотрела на меня, и мне стало стыдно. Его родители были еще беднее нас. Папа присел передо мной и что-то говорил, но я не помню что. Я опять расплакалась. Слезы очень сильно жгли и щипали мои щеки, и от этого мне становилось только еще обиднее. Тут пришла моя очередь.
На арене суда песок заметался, лихорадочно складываясь не в полноценную картину, как это было раньше, а в какие-то отрывочные образы. Огромный фолиант, расплывчатый человек в длинных свободных одеждах и с распущенными волосами до пояса, испуганный мальчишка, лица каких-то людей рядом с фигуркой маленькой Сьомирины. Это были лица ее родителей, другого просто не могло быть, но при этом они были самыми зыбкими и нечеткими в общей круговерти образов.
– Я зажмурилась и высыпала свои камушки из корзинки на маленький алтарь перед служителем. До этого он только чуть-чуть склонял голову и сразу принимался искать в Книге надлежащее Имя, но в этот раз он опустился на одно колено и даже перевернул несколько камушков. «Ты не смотрела в чаши?» – строго спросил он. У меня сразу сердце ушло в пятки. Я смогла только мотнуть головой. «Это очень интересно, посмотри, не бойся. Все девять камней лунные, – сказал он и улыбнулся. – У тебя будет очень красивое и редкое Имя, дитя. – И после этого он открыл одну из первых страниц Книги. – Очень древнее Имя, – говорил он и вел пальцем по пыльной странице. – Ах, вот и оно!» Я открыла глаза, навострила ушки, не желая упустить ни единого звука своего имени. Служитель покашлял и облизал губы, я не выдержала и посмотрела на алтарь с собранными мной камушками. Они были такие бледные и прохладные. Мне стало очень спокойно. «Сьомирина!» – торжественно сказал служитель. Я одними губами повторила свое Имя и не переставала это делать всю дорогу домой. А камушки я зажала в ладонях и не отпускала их до конца дня, и даже когда уснула. У меня было настоящее Имя. Теперь я все о себе знала. И уж тем более я уже никогда не стала бы «бяшкой-безымяшкой».
На следующий день мой отец продал несколько книг, с которыми раньше не хотел расставаться. Это были очень редкие и красивые книги, он ими очень дорожил. «Я рассчитывал, что выручу больше, Поганка, – покачал он головой, но потом ласково улыбнулся, погладил меня по голове и добавил: – Не сердись, я знаю, что ты теперь Сьомирина. И скоро у тебя будет очень красивый браслет». Он взял мои камушки и отнес к ювелиру. Странно, я получила эти бледные осколки только вчера, но уже не могла представить свою жизнь без них. Каждое утро я просыпалась и бежала из своей комнаты вниз быстрее любого ветра в ожидании украшения, которое будет вместе со мной всю мою жизнь.
Неожиданно весь песок упал вниз. Голос Сьомирины разительно изменился. Печальные и тоскливые напевы сменились стальным и жестоким холодом. Она смотрела в глаза каждому на лепестках зала суда и будто выносила этим людям приговор.
– Я спала чутко. Как каждый ребенок, ожидающий чуда. Одной душной, безветренной ночью я услышала громкий шум внизу на кухне. Потом я слышала шаги своего отца на лестнице и шепот матери, которая просила его не ходить вниз. Потом был ужасный звериный рык и грохот. Мама закричала, но ее голос вдруг затих. От ужаса мое сердце забилось как мотылек. Я закуталась в одеяло и вылезла из кровати. Пол был очень холодным. Если бы я была еще маленькой, то спряталась бы в шкафу и сидела тихо, как мышка. Но теперь у меня было Имя. И вдруг я поняла, что это родители проверяют меня. Достаточно ли я смелая, чтобы зваться своим настоящим Именем.
Сьомирина закуталась в вымышленное одеяло и на цыпочках пошла по арене.
– Лестница в нашем доме была старая и скрипучая, но я знала, куда нужно ступать. Я спустилась вниз и увидела странную тень, которую кто-то отбрасывал в слабом рыжем свете тлеющего на кухне очага. Я сделала шаг и застыла.
Голос Сьомирины стал сухим колючим льдом с не покоренных никем гор. Всякие человеческие эмоции в нем начисто отсутствовали.
– Мертвый отец с разорванной грудью лежал в очаге. От углей начинала заниматься его сорочка. Мать, вся в крови, лежала на столе, и огромная косматая тварь пожирала ее лицо. Я закричала. Тварь испугалась и убежала, снося все на своем пути.
По песку арены пронесся вихрь, в котором, будто корчась от боли, двигался уродливый силуэт.
– Боги, это же оборотень! – прошептал Йозефик.
Йойк проснулся и стал не мигая следить за метавшейся в вихре песчаной тварью.
– В такие вещи не веришь. Ни до, ни после. Я плакала и просила отца проснуться, хотя только что сама с трудом вытащила его обгоревшее тело из очага. От него пахло жарким, которое иногда готовила мать. Не веришь, когда смотришь в упор на обломки костей, торчащие из самого дорогого лица на свете. Не замечаешь, что ногам стало тепло потому, что на них льется кровь твоей матери. Внимание куда-то переключается. На любую мелочь, которая когда-то могла казаться безумно важной. Я нашла свой браслет с камнями. Он вывалился из кармана отца, когда я его вытаскивала. Я надела его и стала совсем взрослой.
Неприятие спасает. Но длится оно недолго. Плотину прорывает, и все это дерьмо, которое просто не может быть правдой, валится на тебя со страшной скоростью. Я справилась. И пришла в Заячий Ручей за правосудием. Здесь убийца моих родителей, и я пришла требовать суда над ним.
Сьомирина гордо вскинула голову и безразличным взглядом обвела зрителей.
– Горящий дом, приют, годы поисков – все почти стерто из памяти. Знаете, что я помню лучше всего?
Над ареной за спиной Сьомириной медленно поднялись два изувеченных лица с распахнутыми в пустоту глазами. Жуткий утробный голос, который никак не мог ей принадлежать, провозгласил:
– Лучше всего я помню лица своих родителей. И как я кричала.
И тут Сьомирина закричала. Повинуясь кошмарному, разрывающему горло крику, две маски смерти рванулись на зрителей. На лепестках началась настоящая паника. С тонким повизгиванием только что такие довольные зрелищем зеваки пытались убраться подальше от страшного голоса. Кого повалили в давке, зажимали уши и корчились, молотя пустоту ногами. Везунчики лезли наверх и переваливались через край лепестков. Судья Амех наклонил голову, как огромный недовольный зверь, которому пытается угрожать сбрендившая полевка. Он громыхал молотком об стол, призывая толпу к порядку, но безрезультатно. Такое безобразие остановить невозможно, пока оно само не выдохнется.
Сьомирина резко замолкла и спокойно вернулась за стол. Она налила стакан гадкой теплой воды и выпила большими глотками. В ее выражении лица было столько безмятежности, что его было впору соскабливать и продавать в бутылках как успокоительное. Йозефик смотрел на нее со смесью ужаса и… Впрочем, ужас был ни с чем не смешан. Он судорожно гладил прижавшегося к его груди испуганного Йойка и мечтал отделиться от этого места не только расстоянием, но и временем. И, пожалуй, парой бутылок самого лютого рома. Ежедневно в течение всей оставшейся жизни. Позже он очень удивился, когда не обнаружил у себя седых волос.
