Раздался страшный грохот, и по двору мелькнула пушистая молния. За ней вторая. Жуткие вопли разнеслись по двору. Охотник и жертва вели переговоры прямо на ходу. Снося по пути плетни, поленницы и курятники. Бардак разрастался и наконец накрыл весь город. Небольшой унылый Муцрюг впервые почувствовал себя настоящим мегаполисом. Хотя бы только и по уровню шума и преступности, но все же приятно.
Когда на улице перед трактиром остановился со страшным скрипом тормозов грузовик молочника, Йозефик сел на кровати и, рассеянно глядя в окно, пробормотал:
– Не пускай его сюда, он таракан…
– Боги, я даже представить не могу, что у тебя в голове творится и что за дьявольщина тебе снится, – удрученно сказала Сьомирина. – Но все равно доброе утро.
– Доброе утро, доброе утро. Кажется, мне кто-то говорил, что плохие сны редко снятся.
– Какие-то претензии? Предъяви тогда расписку, – фыркнула Сьомирина.
– Да я же шучу, – махнул рукой Йозефик и, завернувшись в одеяло, потопал к вешалке.
– Кстати, вчера я так не успела спросить: как тебе?
– Что? – не оборачиваясь и копошась под одеялом, без всякого энтузиазма спросил Йозефик.
– Мои обновки, конечно!
– Подожди секундочку. Я не могу быть объективным, пока сам не одет. Любая одежда на другом человеке кажется мне неприкрытым оскорблением. – Сейчас он был похож на высвобождающуюся из куколки бабочку. По поверхности одеяла проходили омерзительные спазмы. – Самый трудный момент… Опля!
Йозефик театрально отбросил одеяло и предстал перед Сьомириной в надетой наизнанку рубашке. Она подняла брови и покачала головой.
– Да что ты в этом вообще понимаешь. Это очень трудно, – обиделся Йозефик.
– Так как тебе?
Йозефик наконец обратил внимание на Сьомирину и сглотнул. На ней были плотные бежевые брюки, заправленные в высокие коричневой кожи сапоги на низком каблуке. Белая шелковая блузка широко распахивала высокий ворот, чтобы дать насладиться свободой шелковому же красному платку. Поверх блузки была надета длинная, до середины бедра, бледная как покойник кожаная куртка с поясом. На золотых волосах свободно лежала широкополая шляпа сочного гранатового цвета с отливающим зеленым лентой, за которую было заткнуто несколько узких длинных перьев. Йозефик заметил, что перья эти торчат в том же самом направлении, в котором еще вчера торчала тюремная солома.
– Шляпа, конечно, вырви глаз, – сказала Сьомирина. – Но это только чтобы ты слишком эпатажно не выглядел. Гангстер выгуливает на каникулах свой лучший единственный костюм. Нечего в глаза бросаться.
– Ты собралась на львов охотиться? – еще раз сглотнув, спросил Йозефик.
– Это практичная одежда. Если бы ее надел мужчина, ты бы и слова не сказал!
– Да я и так слова сказать не могу…
– Ты такой же, как…
Йозефик не дал ей договорить.
– Чудесно выглядишь, тебе идет. Но льва все-таки не хватает.
– Одолжу у тебя белку, – с ехидной улыбочкой ответила она. – Давай переодевайся по-человечески и спускайся. Я закажу Гуйому прощальный завтрак. – И она, постукивая каблуками, покинула комнату.
Из коридора донесся ее заискивающе-ласковый голос:
– Йойк, где же ты, мальчик? Где же Йойк?.. Где ты, собака, чтоб у тебя хвост облез?
После свалившейся на его костюм, несомненно, безосновательной критики Йозефик, прежде чем спуститься в зал, внимательно осмотрел себя в зеркале.
– И правда… Слишком кричаще для этих мест. Ну а чего же ты хотел, дорогой мой друг Йозефик? – спросил он у своего отражения. – Это ведь похоронный костюм как-никак.
– Но он мне нравится, – слегка изменив голос, отвечал он себе.
– А ей нет.
– Так ты теперь будешь подстраиваться под мнения каждой встречной?
– Кхм… Это. Там завтрак готов, и госпожа Сьомирина вас ожидает и даже просит поторопиться, – вмешался в монолог-диалог Йозефика невесть откуда взявшийся Гуйом. – Хороша, э? Не грех из-за нее и на разные голоса запеть. Э?
Сказать, что Йозефик почувствовал себя неловко, будет мало. Он готов был провалиться от стыда под землю, по пути прошибив перекрытия этажей и даже прохладный бетонный пол подвала. Уши его заалели, как маки.
– Господин Гуйом, я…
– Сам молодой был. Э. – «Э» в этот раз было таким ностальгическим! Гуйом шмыгнул носом и утер глаза своей волосатой, как обувная щетка, рукой.
– Вы бы побрились. Стоит того. Э?
– Э, – уверенно заявил Йозефик и направился в ванную.
– Я скажу, что вы скоро будете.
Так аккуратно Йозефик не брился ни разу в жизни. Он водил бритвой по щекам и подбородку так, будто она отравлена. А все ради того, чтобы не пришлось заклеивать порезы обрывками газет. Пока он держал себя за кончик носа и хирургическими движениями соскребал щетину, у него вдруг возникло то самое ощущение, которое уже приходило к нему, когда он шел по горящей крыше «Темной ночи». Неутолимая жажда настоящей жизни.
Йозефик вир Тонхлейн снова почувствовал Ветер и распушил свои паруса.
Внизу за тем же столом, что и вчера, сидела Сьомирина и уже приканчивала яичницу. На столе стояла также большая банка из-под персиков. В ней, как газ, занимая весь предоставленный объем, клубился Йойк. В крышке были проделаны отверстия, в которые грызун пытался протиснуть то свой нос, то пальцы. На этикетке поверх изображения румяных персиков изящным, невесомым почерком было написано: «Я провинился». Грызун и правда был крайне смущен.
Увидев своего хозяина, белка встрепенулась и сделала несколько оборотов вокруг своей оси. Скользкое стекло и крутые бока банки существенно затрудняли ее попытки принять вертикальное положение. С некоторыми оговорками Йойк выпрямился, и теперь из дырок в крышке торчали кисточки его ушей.
– Он развалил два двора и съел все яйца в курятнике Гуйома. Какие не съел – понадкусывал. Кошку хозяйскую довел до инфаркта, а она, между прочим, однажды поймала хорька! – ответила на немой вопрос Йозефика Сьомирина и строго добавила: – Ты его совсем избаловал. Теперь только радикальные методы воспитания помогут. В этой ситуации виноват ты.
От такого заявления Йозефик несколько обалдел. Выходит, он виноват в свирепости и неуравновешенности животного, которое в процессе поразительно быстро протекшей эволюции превратилось в сухопутную акулу – идеального убийцу с кисточками на ушах.
Йозефик пододвинул к себе тарелку с яичницей и, потупив взор, принялся есть.
Сьомирина молча смотрела на него и несколько раз коротко вздыхала, будто собиралась с духом, чтобы сказать что-то для себя сложное. От этих вздохов по спине у Йозефика поползли мурашки. Изо всех сил он смотрел в свою тарелку и никуда больше.
«Вот сейчас она скажет, что наши дороги расходятся, и уйдет. Зря, что ли, назвала завтрак прощальным, – думал он, проваливаясь в колодец холодного склизкого отчаяния. – Скажет и уйдет. И прощай, Ветер».
