– Послушай меня, Йойк. Нам надо спасти нашего друга. Ведь как там говорится: спас – спасай дальше. Похоже на манипуляцию, но в принципе я с этим согласен. Так вот. Наш друг, Сьомирина, она попала в лапы плохих людей. Ей здесь больше некуда деваться, кроме как во всякие лапы лезть. Иди туда. – Молодой человек ткнул пальцем в сторону поселка, белка за пальцем не следила, поэтому была хамски развернута в необходимую сторону. – Иди. Ищи. Зови меня. Разрешаю действовать по обстановке. Ты меня понял?
Дослушивать и уж тем более отвечать белка не стала. Она заметила человеческое жилье и решила, что там-то точно есть еда. Не этот лесной хлам: орехи, ягоды, улитки и лоси, а настоящая еда. Бекона очень захотелось. Так что Йойк спокойно затрусил в сторону предполагаемых запасов провианта, понятия не имея, зачем Который-Кормит сотрясал перед ним воздух. Кстати, воздух был гадкий. Слащавый запах белых цветов откровенно бесил сурового беличьего вожака в отставке.
Когда Йойк оставил его в одиночестве истекать потом под гипнотизирующим жужжанием насекомых, молодой человек крепко задумался. Можно даже сказать, закручинился. Он сидел один на границе древнего леса и подозрительного поля, принадлежавшего предположительно безумным обитателям неизвестного поселения. Он практически находился посреди проклятого ничто. План спасения не строился из-за катастрофической нехватки информации. Оставалась импровизация.
Йозефик проверил револьвер. Покрытая вызывающей отвращение резьбой костяная рукоятка внушала уверенность в себе. Наличие этой тяжелой железяки оставляло только один вариант развития событий. Недавнее воспоминание о рассказах про Предпоследнюю войну, которых он в свое время наслушался в «Шорохе и порохе», только подтверждало правильность излагаемых револьвером тезисов и, помимо того, приправляло его вязнущие в зное мысли военными словечками и матерщиной.
Вир Тонхлейн распластался по земле и пополз в направлении, как он подумал, «вражеских укреплений, пес их так». С мясистых листьев ему за шиворот сыпались мелкие улитки, тля, сухие обломки листочков и комочки земли. Сухая земля забивалась в манжеты сорочки и, потревоженная, мелкой взвесью поднималась в воздух, чтобы тут же осесть на потной физии. В скором времени Йозефик принял облик ожившего терракотового ползуна.
На заре своей жизни человек учится ползать. Не так-то это просто, когда твой век уже близится к началу рабочего дня. Ходить-то куда проще. Проползая под очередным кустом и принимая за шиворот очередную порцию насекомых и бонусную молодую лягушку, Йозефик подумал, что пора уже учиться летать. Летать-то, должно быть, совсем легко.
Йозефик полз уже достаточно долго. По его расчетам, он уже должен был добраться до конца поля. Но конца поля что-то не попалось на его пути. В острой необходимости провести рекогносцировку он медленно встал. Его земляной панцирь с хрустом дал трещины в нескольких местах. После пребывания в подкустовой тени ему пришлось некоторое время привыкать к свету дневному. Во время акклиматизации о его лицо со звоном ударился тяжелый шмель и, проскрежетав лапками по цементированной щеке, развернулся и улетел в обратном направлении. Недоумению его не было границ – ходячая земля!
Прыщавые поганки поселка оказались по правую руку от молодого человека. Он досадливо плюнул и распластался по земле в нужном направлении. Через несколько ползков путь ему преградил его собственный плевок, который деловитые муравьи уже растаскивали на сувениры. Йозефику для полного счастья только муравьев под одеждой не хватало. Проследив направление, куда трудолюбивые твари тащили его выделения, он по большой дуге обогнул их тропу. Следующей преградой ему послужил одуревший от жажды уж. Йозефик в змеях не разбирался, поэтому струхнул и долго пятился ползком, завороженно глядя на вяло пресмыкающееся пресмыкающееся. Весь иссушенный, с горьким вкусом земли на губах, он проникся братскими чувствами к змее. Он попытался поймать взгляд немигающих глаз, а потерпев неудачу, досадливо показал змее кукиш и уполз подальше. Его ждало еще много интересных встреч с обитателями непосредственно земной поверхности. Никогда он не думал, что жизнь маленьких существ так сложна и унизительна. Точнее, унизительна его судьба – опуститься столь низко.
Каждая новая встреча заставляла его менять направление, и, каждый раз поднимаясь на разведку, он оказывался в совершенно непонятных местах относительно поселка. Принимать вертикальное положение становилось все труднее. Земля манила все больше. Он понятия не имел, сколько времени пребывает в этом чуждом сплющенном мире. Голод он утолял улитками и думал перейти к потреблению жуков. Появилась мысль, что встреченная им змея, должно быть, недурна на вкус. Наступил вечер.
Над поселком поднялось багровое свечение. Неясные силуэты извивались в клубах подсвеченного дыма. Поднявшись в очередной раз, чтобы проверить верхнемировую обстановку, Йозефик замер. Световое представление над поганками показалось ему зловещим и, по его мнению, ничего хорошего Сьомирине не предвещало. Махнув рукой на осторожность, он начал продираться к зданиям в полный рост.
Идти в полный рост поначалу было непривычно. Йозефику приходилось прилагать немалые умственные усилия, чтобы ноги делали все как положено. Крупные белые цветки будто злонамеренно фыркали ему в лицо пыльцой. Жужжание насекомых, занятых в сельском хозяйстве, сошло на нет. Вместо него раздавался голодный стрекот всякой хищной гадости. Бесшумно роящиеся вокруг молодого человека мошки кровожадно пучили свои фасетчатые глаза и буквально истекали слюной. Йозефик благодарил богов за свой грунтовый покров, через который эти мелкие злыдни пробиться не могли.
Наконец он выбрался из зарослей и оказался на каком-то хозяйственном дворе. Несколько нахохлившихся амбаров, штабеля бочек под навесом и корявые силуэты хитроумных сельскохозяйственных агрегатов осветила яркая алая вспышка над крышами поселка. Загромыхал салют. Искаженное и причудливо перемешанное узкими улочками пение донеслось до Йозефика. Оно было наполнено кровавым ликованием и первобытной злобой, во всяком случае, так ему показалось. Грохот барабанов и душераздирающий скрип неизвестных инструментов подпитывали нехорошие предчувствия. Когда из загогулин одной из улиц буквально высыпалась какофония омерзительных дудок, Йозефик уверился окончательно:
– Все. Ее принесут в жертву. Как пить дать принесут! – завороженно прошептал он сухими губами.
Треск, с которым губы отломились друг от друга, напомнил Йозефику, что он ко всем своим более существенным бедам еще и от жажды изнывает. По пути к темным стенам домов ему попался мелкий, но широкий ручей. Вода в нем тягуче переползала через округлые булыжники, и крутые бока волн как-то подозрительно отблескивали в зареве салюта. Вир Тонхлейн дошлепал до середины ручья и рухнул на колени. Накопленный его кожными и одежными покровами слой грунта медленно пополз вниз по течению. Он пил медленно и долго. Подозрительные запах и вкус воды не могли пробиться к забитым грязью нервным окончаниям, ответственным за соответствующие чувства. Подвоха он тоже не чувствовал.
Стены домов на ощупь были шершавые и теплые. Только вот прохода между ними не было. Узкие зазоры не в счет, так как никакой возможности в них протиснуться не было, даже у покрытого скользкой грязью молодого человека. Между двух домов он смог просунуть голову, но остальные части тела мешали дальнейшему продвижению. В тот момент Йозефик был похож на перекошенного кота, пытающегося пролезть под дверью. Узкие щели будто насмехались над ним, выплескивая из лабиринта темных улочек мощный сладковатый запах и исковерканные мелодии.
