Впрочем, император все-таки присутствует на японских деньгах. Только не на бумажных, а на металлических. И не в виде портрета, а в виде иероглифов, обозначающих одновременно его тронное имя и девиз правления. Сейчас это Хэйсэй — «мирная жизнь».
Современные японские монеты.
В настоящее время в стране находится в обращении шесть видов монет: достоинством в 1 йену, 5, 10, 50, 100 и 500 йен. На всех них нанесен уже не животный, а растительный орнамент. И изображены там растения и цветы, к которым издавна прикипела японская душа: рис, хризантема, сакура, бамбук и павлония.
Японская государственная машина считается достаточно коррумпированной (это касается в основном высшего слоя бюрократии), и наличные деньги у нее в почете, что, однако, не слишком сказывается на эффективности ее работы. Во всяком случае, гораздо меньше, чем у нас. В последние годы случилось немало громких разоблачений государственных чиновников. Ну, например, такой-то и такой-то получил взятку от строительной компании и отдал ей подряд. Нехорошо, конечно. Но что-то я не слышал, чтобы компания работу свою сделала плохо, и построенное ею здание завалилось набок. Поэтому, похоже, люди взяточниками возмущаются, но остаются при этом довольно спокойны.
Что же до простого населения, то, думаю, трудно найти народ, который бы превосходил японцев по концентрации честности на один квадратный километр. Если вы обронили здесь деньги, то вероятность того, что они окажутся в ближайшем полицейском участке, очень велика. И тогда вам придется на совершенно законных основаниях «отстегнуть» нашедшему 20 процентов суммы — налог «за рассеянность». В случае же, если человек за своими деньгами все-таки не пришел по истечении шести месяцев и одной недели, вся сумма становится достоянием обнаружившего кошелек. Эта «одна неделя» в юридическом документе меня особенно умиляет.
Преступления и наказания
Один шаг от казни до смеха
Как это ни странно, но в Японии вплоть до XIX века не было тюрем в европейском понимании этого слова. То есть были места, где содержались предполагаемые преступники, но они находились там только до вынесения приговора. Иными словами, это были не столько учреждения, предназначенные для наказания и исправления злодеев, сколько, выражаясь современным языком, камеры предварительного заключения или следственные тюрьмы. И вообще такого наказания, как тюремное заключение на столько-то долгих лет, в тщательно разработанном японском законодательстве предусмотрено не было. Что же до самураев с крупным рисовым доходом, то их в тюрьму вообще никогда не помещали: они содержались в усадьбе своего сеньора, который выступал в качестве тюремщика.
Однако отсутствие тюрем отнюдь не свидетельствует в пользу мягкости японских средневековых как нравов, так и законов. Законы были весьма суровы, а в какой-то части, может быть, даже жестоки. Профессионального вора, например, почти с неизбежностью ждала в конце концов смертная казнь. К ней приговаривали в случае, если стоимость похищенного им превышала десять рё (за один рё можно было купить 150 килограммов риса). Даже если это был не солидный вор, а мелкий мазурик, все равно его ждала та же участь: ведь суммы похищенного им плюсовались вне зависимости от времени совершения преступления — до той поры, пока они не составят искомые десять рё.
Наказания в Японии стали особенно тяжелы во время самурайских междоусобиц XV–XVI столетий в связи с общим падением и ужесточением нравов, когда смертная казнь стала по законам военного времени самым обыденным средством наказания преступников — как настоящих, так и мнимых. И особых градаций в наказаниях не наблюдалось. Несколько огрубляя действительное положение вещей, все обстояло приблизительно так: признан виновным — смертная казнь, нет — иди с миром. Причем «уголовная ответственность» практически за любое правонарушение распространялась не только на самого преступника, но и на его родственников и даже соседей.
Пытки тоже были характерной чертой времени. Ну, например, осужденного обмазывали сырой глиной и клали его в горячую золу — глина высыхала и раздирала кожу. Или делали на спине надрез, куда заливали расплавленную медь, которую, после застывания, вырывали вместе с мясом.
После объединения страны сёгунатом Токугава в начале XVII столетия наказания несколько эволюционировали в сторону смягчения, но оставались тем не менее весьма и весьма строгими. Так, под страхом смертной казни жителям Японии запрещалось покидать пределы архипелага. А когда голландские моряки в начале XIX века спасли экипаж японского судна, лишившегося в бурю мачт, то по настоятельной просьбе капитана они пробили кораблю дно, поскольку искать спасения в бегстве японцы имели право только если судно шло ко дну. В противном случае моряков ждала суровая кара.
Очень странно, однако, что обычное для тех времен и народов сословное право (когда за одно и то же правонарушение простолюдину и аристократу назначают различные по тяжести наказания) было истолковано так, что во многих случаях самураи карались гораздо круче, чем крестьяне и горожане.
Так, правило «семейной ответственности» было ограничено для простолюдинов самыми тяжкими преступлениями, связанными в основном с убийством или неповиновением властям, в то время как никакого облегчения для самураев здесь не существовало. Точно так же получилось и с принципом конфискации имущества, который соблюдался в отношении самураев намного более строго. Получается, что в японском обществе того времени право на власть отнюдь не означало права на поблажку в суде. Власти, кажется, вполне отчетливо понимали, что правопорядок в стране начинается с «верхов».
Тем не менее, многим европейцам, быстро позабывшим свое славное средневековое прошлое, японские манеры обращения с преступниками казались «бесчеловечными». Английский дипломат (и одновременно один из основателей современной европейской школы японоведения) Эрнст Сатов еще в 1864 году с чувством глубокого душевного смятения описывал публичную казнь двух преступников — обезглавливание с помощью знаменитого самурайского меча. Казнь через повешение казалась тогдашним европейцам более «гуманной».
Не нравилась «просвещенным» европейцам и совершенно обычная тогда практика пыток подозреваемых, ввиду чего западные державы добились экстерриториальности, то есть неподсудности своих граждан местным «варварским» законам (эта практика была отменена только в 1899 году, когда японское уголовное право было приведено в соответствие с европейскими нормами).
Дело в том, что согласно традиционным юридическим представлениям японцев следовало во что бы то ни стало добиться признания вины самим преступником — считалось, что для вынесения приговора одного обвинительного заключения недостаточно. Поэтому подозреваемых нещадно били палками. Сажали на деревянные пирамидки, а на колени наваливали тяжеленные булыжники. Ставили на тупую саблю голыми коленями и навешивали на преступника камень за камнем, так что по мере прибавления тяжести страдания его увеличивались. Сажали на пол со скрещенными ногами, завязывали руки за спиной, а верхнюю часть тела притягивали веревками к ногам («поза креветки»). Или сажали на пол со скрученными за спиной руками и скрещенными ногами, а под колени подкладывали деревянные бруски таким образом, чтобы колени находились от пола на расстоянии приблизительно в десять сантиметров. Но самой страшной считалась «пытка водой», когда подозреваемый лежал на спине, а его лицо беспрерывно поливали водой или бесконечно вливали эту воду ему в рот.
