Светлячки.
Одним из любимых развлечений в традиционной Японии была ловля светлячков. В июле, когда происходит их лёт, толпы взрослых и детей собирались у рек — там, где лучше всего наблюдать светлячков, и ловили их сачками.
В знаменитом произведении XI в. «Записки у изголовья» его автор, придворная дама Сэй-сёнагон, рассуждает о том, чем любезно каждое время года. Отмечая, что лучшее время суток летом — это ночь, писательница продолжает. «Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно».
Следует иметь ввиду, что японские светлячки, как это и полагается им во всякой тепло-влажной стране, — это совсем не то, что их бледные сородичи средней полосы. Их роение подобно праздничной иллюминации — яркие искры, пронизывающие ночную тьму. Китайское выражение «читать при светлячках и сиянии снега» укоренилось и в Японии. Оно указывает на бедного, но упорного в своих познавательных намерениях студента или ученого. Роение светлячков, их несколько хаотическое перемещение напоминали средневековым японцам о битвах. Кроме то го, считалось, что яркое свечение этих насекомых проникает до самого сердца и высвечивает любовное томление. В «Повести о Гэндзи» сцена ухаживания принца Хёбукё за Тамакадзура разворачивается при свете светлячков, которых принц предусмотрительно приготовил для создания романтической атмосферы. И, конечно же, принц слагает стихи:
Молчит светлячок
О чувствах своих, но в сердце
Яркий огонь.
И сколько ты не старайся,
Не сможешь ею погасить.
Однако девушка отвечает ему весьма холодно:
Молчат светлячки,
Но тайный огонь их сжигает.
Знаю — они
Чувствовать могут сильнее
Тех, кто умеет петь…
Перевод Т.Л. Соколовой-Делюсиной
После таких жестоких слов принцу не остается ничего другого, как удалиться…
То есть получается, что молчание — лучше всякого краснобайства. Поэтому во многих стихах верный влюбленный с «серьезными» намерениями уподоблялся светлячку, а ветреник какому-нибудь стрекочущему насекомому, например, кузнечику или же сверчку.
Несмотря на сугубо положительную символику светлячка в японской культуре, поэты-хулиганы добрались и до него. Знаменитый поэт Кобаяси Исса (1763–1827), например, не испытывал по отношению к светлячку никакого пиетета:
Громко пукнув,
Лошадь подбросила кверху
Светлячка.
Перевод Т.Л. Соколовой-Делюсиной
«Левый министр Фудзивира-но Токихира отличался редкой смешливостью и не умел сдерживаться. Уж коли начинал смеяться, то совершенно терял себя. В то время он правил вместе с правым министром Сугавара-но Митидзанэ. Когда Токихира не соглашался с разумными доводами Митидзанэ, тот думал: „Непонятно, как поступить, когда Токихира принимает неправильное решение“, — так он сетовал, а некий письмоводитель сказал: „Пустое! Я могу его остановить“. Митидзанэ возразил: „Тебе не подобает такое. Тут уж ничего не поделаешь“, — и разное прочее говорил, а тот в ответ: „Вот увидите!“
Когда Токихира в присутственном месте управлял, жалуя и назначая, громким голосом обсуждал и постановлял, сей письмоводитель вставил документы в держатель для бумаг и, подавая их Токихира с намеренно преувеличенно-почтительным видом, так громко испустил ветры, что министр, не в силах взять бумагу — руки у него затряслись, — рассмеялся и смог произнести только: „На сегодня хватит. Передаю дела Митидзанэ“. И теперь Митидзанэ мог управлять государством как душе угодно» («Окагами», перевод Е.М. Дьяконовой).
Тутовый шелкопряд.
Выше я рассказывал о насекомых, от которых нет никакой ощутимой пользы. Так только, звук один… Или же свет… Что до насекомого полезного, которое самой неразрывной нитью было связано с жизнью всех японцев, то это, конечно же, тутовый шелкопряд. И недаром он ведет свое происхождение от божества: точно так же, как и сопутствующее ему тутовое дерево, он был рожден из головы бога Вака-мусуби. Из тела этого же божества, согласно одной из мифологических версий, были рождены и злаки. То есть Вака-мусуби — это божество плодородия, давшее людям главное для их жизни: еду и одежду.
Первые свидетельства китайских хроник и японского археологического материала о зарождении шелководства на архипелаге относятся к III–IV вв. н. э.
Шелк считался единственным материалом, который приличествовал благопристойному человеку. А потому и жалованье высокопоставленным чиновникам в древней Японии выплачивалось именно шелком, обычным делопроизводителям полагалось полотно, вырабатываемое из конопли. Потому и императорские указы настойчиво предписывали крестьянам заниматься разведением тутового шелкопряда. Шелк, как и всякий текстиль вообще, в эпоху ограниченного распространения денег служил универсальным товарным эквивалентом. Императорский указ 757 года замечательно поэтически описывает свойства шелкопряда: «Почтительно размышляем о том, что шелковичный червь обладает окрасом тигра, но со временем меняет его; у него рот лошади, но он никогда не вступает в ссору. Он живет под крышей и дает Поднебесной одежду. Он дает нам блестящую шелковую нить — благодаря ему мы облачены в придворные одежды».
Для того, чтобы шелк был произведен, требуется, как известно, несколько условий. Во-первых, сам шелкопряд. Во-вторых, то, чем он питается — шелковица, известная также как тутовое дерево. В-третьих, рабочие руки, обладающие достаточной квалификацией для производства самого трудоемкого в мире текстиля: разматывание километровой и крайне тонкой нити, окружающей кокон шелкопряда, требует сноровки и предельной внимательности. Причем в производстве шелка основную роль играли женские руки — мужчинам предписывалась земледельческая работа. Неудивительно поэтому, что покровительницей ткачества считалась «женщина» — богиня солнца Аматэрасу.
Первая задача шелковода — откормить гусеницу (каждая из них съедает за свою жизнь до 25 г. листьев шелковицы) до состояния куколки и вовремя смотать с опустевшего кокона нить, которая и служит сырьем для производства шелка. На шестые-восьмые сутки куколки превращаются в бабочек и немедленно спариваются, откладывая затем около 500 яиц. И цикл повторяется. Для того же, чтобы изготовить «нормальное» праздничное кимоно, требуется 60–70 тысяч коконов. А чтобы накормить соответствующую армию гусениц следует посадить и вырастать шелковицу на площади приблизительно в 270 квадратных метров.
Японцы не были бы самими собой, если бы они стали воспевать полезность шелковичного червя. Нет, они вдохновились совсем другим. Находящийся в коконе шелковичный червь стал для них символом одиночества. Вот, например, стихотворение неизвестного автора из антологии «Манъёсю»:
