Мать, завернувшая кокон,
Тоскует по сыну.
Грустно и мне
Не встречаться
С тобой.
Выражение «сидеть в шелковичном коконе» становится с этих пор синонимом печали и горького одиночества.
Но если поэт уж очень мечтал о любовном единении, он, вопреки всем законам природы, мог поместить самца и самку в один кокон:
Вместо того, чтобы нам
От любви умирать,
Не лучше ли парой
Червячков шелковичных
Стать, хоть на миг?
Перевод Н.И. Конрада
Стихов, посвященных шелкопряду, сочинялось, по правде говоря, не так уж и много, аристократы обращали больше внимания на насекомых более бесполезных в быту. Люди же попроще, заботам которых и было поручено откармливание шелковичного червя, думали про шелкопряда, исходя из его повадок и собственных предрассудков. Поскольку находящиеся в коконах гусеницы весьма капризны. В помещении, где они выращиваются требуется поддержание определенной влажности и соблюдение достаточно строгого температурного режима. Крестьяне заодно считали, что шелкопряд недолюбливает лишний шум, и потому супруги старались сдерживать свои отрицательные эмоции по отношению к друг другу. Отсюда возникло и убеждение, что выращивание шелкопряда служит наилучшим средством для гармонизации семейных отношений.
Злейшим врагом шелкопряда являются мыши. Кроме разведения настоящих кошек, шелководы придумали и символический способ отпугивания мышей: в помещении, где содержались гусеницы, вешались живописные и даже деревянные скульптурные изображения кошек.
Государство особенно активно поощряло шелководство во второй половине XIX века. Поскольку государству была нужна твердая валюта для строительства конкурентоспособной армии и производства соответствующих вооружений, следовало расширять экспорт. Шелк оказался наиболее достойным товаром для обмена на пушки, крейсеры и прочее, т. е. на то, чего Япония того времени еще не умела делать сама. Условия труда работниц на шелкопрядильных фабриках были чудовищными. Рабочий день — 17 часов, зарплата — мизерная, прав никаких.
Организаторами первых современных шелкопрядильных фабрик были иностранцы, В 1872 г. такая фабрика была построена в префектуре Гумма. Техническое обеспечение поручили восемнадцати французам. Но никто из местных жителей на этой фабрике работать не хотел. Японцы заметили, что при приготовлении еды в свободное от работы время французы используют красное вино и топленый свиной жир. Поскольку таких продуктов в рационе японцев не значилось, они приняли вино за кровь, а свиной жир — за человеческий. Разразился грандиозный скандал.
Лозунг того времени гласил: «Мужчина — солдат, женщина — работница. Шелковая нить нужна твоей стране». Шелковичный червь внес свой достойный вклад в победу Японии над Россией в войне 1904–1905 годов. Ибо военная мощь тогдашней Японии зиждилась на шелковой основе.
Обновление периода Мэйдзи (1868–1911) было временем, когда волна западной культуры буквально захлестнула Японию. Но традиционные обычаи и привычки уходили не сразу. На улицах городов можно было встретить мужчину в шелковом кимоно и с котелком на голове. На плащах крылатках красовались фамильные гербы. Когда было открыто железнодорожное сообщение между Токио и Йокогама, японцы, привыкшие снимать обувь перед порогом любого помещения, частенько разувались прямо на платформе. Прибыв в пункт своего назначения, пассажиры с удивлением обнаруживали, что на тамошней платформе их обувь отсутствует.
Любительница гусениц.
Рассказ о насекомых в японской культуре будет неполным, если мы не скажем и о том, что вид насекомого не у всех вызывал только положительные эмоции. Согласно воспринятой японцами китайской картине мира, родная страна окружена варварами. При этом на юге располагаются варвары-насекомые или же варвары-мошки. Поскольку первые европейцы (испанцы и португальцы) прибыли в Японию через Макао, Лусон и Гоа, т. е. с юга, они получили чрезвычайно обидное прозвище «южных мошек» (нанбан). Несколько припоздавшим голландцам, а затем и англичанами «повезло» больше. Попав сначала в Китай, голландцы за свою рыжину заслужили там прозвище «краснобородых варваров». Японцы возражать не стали.
Приводимый ниже рассказ позднехэйанского времени из сборника «Цуцуми тюнагон моногатари» («Рассказы среднего государственного советника Цуцуми») свидетельствует, что аристократическое японское общество того времени не слишком жаловало насекомых ползающих — гусениц. Героиня рассказа Химэгими (это словосочетание означает просто-напросто «Молодая госпожа», но для удобства перевода мне пришлось превратить его в имя собственное) настолько экстравагантна, что очаровательным бабочкам она предпочитает «ужасных» гусениц. При этом Химэгими нарушает все условности хэйанского общества: берет в услужение мальчишек, не чернит зубы, не красится, не выщипывает бровей, ее шаровары белые, а не красные, как было принято. И даже с родителями она беседует так, чтобы они не могли видеть ее лица — так поступали только с кавалерами. Но даже Химэгими испытывает дискомфорт из-за того, что ее любимые гусеницы лишены поэтического ореола — стихотворцы прошлого обходили их молчанием. Не может она преодолеть и страх перед змеей, хотя, согласно традиционным представлениям, змеи принадлежат к тому же классу, что и насекомые. К этому разряду относились все существа, не принадлежащие к людям, животным, птицам и рыбам.
Текст «Цуцуми тюнагон моногатари», похоже, не сохранился полностью. Об этом говорят и некоторые косвенные данные, и приписка в конце новеллы: «Продолжение в следующем свитке». Свитке, который не сохранился. Впрочем, вполне возможно, что эта приписка обусловлена игривым настроением автора, который счел уместным посмеяться не только над условностями быта и взглядов хэйанских аристократов, но и над нами, читателями XXI века.
1.
Неподалеку от дома той юной госпожи, что увлекалась бабочками, жила дочь старшего государственного советника, в обязанности которого входила по совместительству и проверка дел в провинциях. Родители любили свою дочь Химэгими без ума и памяти.
Химэгими была не то, что другие люди, и говаривала так: «Что за чудовищная глупость — любить лишь цветы да бабочек! Настоящий человек постигает суть вещей с душой непредвзятой».
И вот Химэгими собрала у себя несметное число отвратительных насекомых, разложила их по корзинам и коробкам. И все для того, чтобы посмотреть, что же из них получится. Особенное восхищение Химэгими вызывали своей задумчивостью волосатые гусеницы. Зачесав волосы назад, днем и ночью разглядывала она гусениц на своей ладони.
Поскольку юные подруги из ее свиты приходили при виде гусениц в страх и ужас, Химэгими пришлось призвать каких-то паршивых мальчишек, которые не имели никакого понятия об изящном. Они занимались у нее тем, что копались в корзинках с гусеницами. Химэгими же нравилось заставлять мальчишек затверживать имена гусениц. Каждую вновь поступившую к ней особу она нарекала по-своему.
