Я прожил в этом доме двадцать лет. И все эти годы птицы были со мной. Мне казалось, что это те же самые птицы, что и двадцать лет назад. Я как-то не задумывался о том, сколько они живут. Но вот в один прекрасный день я стал расспрашивать домашних: «Сколько живет коршун? Сколько живет камышовка?» И тут до меня дошло, что это не тот самый коршун и не та самая камышовка… И что каждый год в мой сад залетают другие птицы.
Каждую весну мне приходилось слышать, как поют камышовки. Сначала неуверенно — им требовалось время, чтобы дойти до своих знаменитых переливов. Что это? То ли взрослая птица забывает свою прошлогоднюю песню и ей приходится вспоминать ее вновь? Или же это птенец начинает пробовать голос?
В общем, выходило, что в лесу за моим домом птицы рождались и умирали, умирали и рождались. И в мой сад прилетали новые и новые потомки тех самых камышовок. Сидели на ветках и пели. И днем, и ночью. Садились на крыше и пели… И почему только я раньше думал, что это были одни и те же птицы?
После того, как мой друг произнес это слово — «сорока» — что-то переменилось в моей душе. Звуки этого имени зазвучали для меня словно стихи, словно песня далеких предков.
Вообще-то голос у этих самых сорок довольно противный. И вертятся так — глаз не отдыхает. А старые стихи про сорочий мост такие красивые — совсем с этой птицей у меня не вяжутся. А если это так, смогу ли я снова спокойно видеть их в своем саду? Лучше не думать о том, что мы сами давным-давно дали сороке имя и воспевали ее в стихах. Пусть живет себе — вот и все.
А приятель мой, между прочим, родом с Кюсю.
Глава 5
Животные
В японской жизни и культуре животные обладают намного меньшей значимостью, чем в европейской. Их поэтическая символика беднее, чем символика растений и птиц. Поэты редко отваживались воспевать животных в своих стихах. Тем не менее, в японской прозе животные представлены не так плохо. В общем, я счел нужным рассказать о некоторых японских животных, поскольку при сравнении их со столь привычными нам европейскими собратьями обнаруживается немало любопытного.
Кошки.
«И почему это автор начинает раздел о животных именно с кошек?» — спросит какой-нибудь раздосадованный собачник. Предвидя заранее этот законный вопрос, отвечаю прямо: потому что я люблю кошек больше.
К познанию культуры можно подбираться с разных сторон. Можно и с этой, кошачьей. Рассказ о кошках тоже немного приблизит нас к пониманию японцев и особенностей их культуры. Ведь японские кошки — чуть-чуть особенные. Это видно хотя бы потому, что они говорят не «мяу-мяу», как это положено всякой нормальной кошке, но искажают эти божественные звуки до «нян-нян».
О кошках, в отличие от многих других животных, мифологическо-летописные своды ничего нам не сообщают. То есть в первичном обустройстве этого мира японские кошки участия не принимали, хотя сведения о мышах в мифах и содержатся. Тем не менее, наиболее ранние письменные свидетельства японцев о домашних кошках все-таки отводят им роль сберегателей священного. Японцы многим обязаны Китаю. В древности именно из Китая плыли по морю в Японию буддийские сутры. И, разумеется, корабельным мышам и крысам эти сутры (точнее сказать, бумага, на которой они были написаны) приходились по вкусу. В связи с этим на борт корабля стали загружать и китайских домашних кошек, чтобы слово Будды доходило до японцев в целости и сохранности. В средневековье документально зафиксирован случай, когда знаменитое книгохранилище Канадзава выписало себе из Китая, как незатейливо сказано в тексте, «хороших кошек» с той же самой антимышиной целью. Разумеется, предназначением «хорошей» кошки является ловля мышей. А для этого она должна постоянно находиться в хорошей физической форме и боевом расположении духа. Оттого и сочинили японцы такую присказку: «У слезливой кошки и мышка не ловится».
Японцы нашли применение и тонкой кошачьей шкуре — ее натягивали в качестве резонатора на деревянный каркас сямисэна — трехструнного щипкового инструмента. Поскольку сямисэн был необходимой принадлежностью гейш, то и их самих тоже называли «кошечками».
Не встречал еще женщины, которая бы не боялась мышей. Есть отдельные экземпляры (например, укротительница диких зверей Дурова), которые не боятся мышей белых, но — поверьте старому сердцеведу! — серых боятся все. Ну, ладно там нынешние городские, но даже моя деревенская бабушка Анна Григорьевна, и та при виде серенького прелестного существа с очаровательным хвостиком, бодренько запрыгивала в уличных туфлях на диван, лишь заслышав шуршание, отдаленно напоминающее звук перемалываемой остренькими зубками корочки.
Так что, мужчина, отнесись с осторожностью к женщине, которая называет тебя «Котик мой!» Вполне допускаю, что она видит в тебе не пламенного любовника и не любящего отца, а вульгарного усатого-полосатого, от одного запаха которого мыши в ужасе эмигрируют.
В Китае и Японии, между тем, мышка считается символом богатства. Даже на денежных купюрах изобразить их не считалось зазорным. Как же, станут мыши в таком доме жить, где рисовых зернышек на полу не валяется! И мужчин на Дальнем Востоке котиками тоже никто не зовет.
Но это о практическом применении кошек. То есть о людях, озабоченных охраной собранного урожая, книг и прочего. Что до людей не столь практических, то есть аристократов и аристократок, то они содержали кошек просто потому, что находили их весьма приятными. И при этом держали их на поводке — чтобы не сбежали. Верный аристократической привычке переводить любой феномен этого мира в любовный ряд, Уэмон-но Ками, персонаж «Повести о Гэндзи», вдохновляется нежным мурлыканьем своей кошки и сочиняет:
Тебя лаская,
Мечтаю о той, что владеет
Сердцем моим.
Отчего ты так жалобно плачешь?
Может, жалеешь меня?
Перевод Т. Соколовой-Делюсиной
Аристократке и писательнице XI века Сэй-Сёнагон тоже нравились кошки: «Красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь». Следует, однако, иметь в виду, что на самом деле самый распространенный окрас у японских кошек — это смесь пятен рыжего, белого и черного, он так и называется — «трехцветный».
Эта же писательница сообщает нам, что при дворе государя проживала кошка, которой был даже присвоен достаточно высокий пятый ранг. Всего же рангов насчитывалось восемь, самым высоким был первый.
Сказанное о ранге может показаться шуткой или же каким-то аристократическим капризом. Отчасти это так и есть. Но все-таки следует иметь в виду и то, что практика предоставления животным рангов была реально распространена в Японии. При этом никто, разумеется, и не думал отягощать животное какими-то заседаниями государственной важности. Просто японцы стремились к упорядоченности в самых мелких проявлениях этой жизни. И если уж животное проживает при дворе и находится, таким образом, при исполнении определенных обязанностей (в данном случае — веселить взгляд), то этому животному положен прокорм, который и предоставлялся исключительно в соответствии с рангом.
