«Первый министр Хорикава был красивым и богатым. И еще его отличала любовь к роскоши. Сына своего — влиятельного Мототоси — Хорикава определил управляющим сыскным департаментом и, когда тот приступил к несению службы, заявил, что китайский сундук, стоявший в служебном помещении сына, выглядит безобразно, и распорядился переделать его на более красивый. Однако чиновники, знающие старинные обычаи, доложили ему: „Этот сундук переходил здесь из рук в руки с глубокой древности, и неизвестно, откуда он взялся: с тех пор прошли уже сотни лет. Когда во дворце от старости приходит в негодность какая-либо вещь из тех, что передаются из поколения в поколение, она служит образцом для изготовления новых, так что лучше бы его не переделывать“». («Записки от скуки», перевод В.Н. Горегляда). Нечего говорить, что после такого убедительного обоснования в пользу древности распоряжение Мототоси было отменено.
В этой истории заключена самая суть отношения японцев к истории: если что-то было начато, оно должно быть продолжено, ничто не должно исчезнуть в потоке времени.
Японский писатель Хотта Ёсиэ, прибыв в столицу СССР из Испании в испанском же «высокохудожественном» берете, очнулся на секунду в автомобиле после самолетных возлияний, бросил мутный взгляд на московскую толпу, сказал: «Ничего путного у вас не будет, пока косоворотки носить не станете», — и снова заснул.
Удивительно, но в нынешней Японии сохранились образцы древней деревянной архитектуры. Даже сегодня мы имеем возможность наблюдать некоторые синтоистские святилища в их первозданном виде. Дело в том, что главные храмы (такой как, скажем, родовой храм правящего рода в Исэ, префектура Миэ) было заведено перестраивать раз в двадцать лет. Этот обычай ведет свое начало с конца VII в. Рядом со старым храмом отстраивали точно такой же новый, а прежний после этого сносили. В этом действе нашли отражение как практические соображения (через двадцать лет дерево в японском климате приходит в ветхость), так и ритуально-магические — циклическое обновление миропорядка один раз в поколение. Кроме того, играло свою роль и соображение о технологической преемственности: перестройка раз в двадцать лет обеспечивала передачу мастерства от одного поколения строителей к другому.
В Японии никто не станет похваляться, что он сделал что-то первым. Скорее он сошлется на то, что продолжил начатое кем-то дело. А потому реформаторы там всегда рядятся в одежды консерваторов. Европейцы часто именуют широкомасштабные реформы периода Мэйдзи революцией — за три десятка лет Японии удалось шагнуть из феодализма в современное индустриальное общество. В Японии же утвердился термин «обновление». Под этим обновлением мыслится возврат к старому — к тому старому доброму времени, когда еще не было никаких сёгунов, которые затем отняли у императоров принадлежавшую им когда-то власть.
Что ни начнешь исследовать и всегда окажется, что первотекст нам неизвестен. Традиция всегда утверждает, что перед первым известным текстом существовал какой-то иной, с нулевым, что ли, номером. Первые в Японии сочинения исторического содержания — «Кодзики» и «Нихон сёки». Но они же утверждают, что первая история Японии была написана намного раньше, но потом была, к сожалению, утеряна. Такие сочинения, судя по всему, отсутствовали, но составителям «Кодзики» и «Нихон сёки» было важно показать, что они — продолжатели, а не основатели. И такое утверждение сильно поднимает авторитетность самих «Записей о делах древности» и «Анналов Японии». Отсюда и названия последующих хроник: «Продолжение „Анналов Японии“», «Последующие анналы Японии». И так — во всем. Первая поэтическая антология на японском языке «Манъёсю», то есть «Собрание десяти тысяч поколений». Составители антологии хотели сказать, что собрали воедино стихи, которые были написаны давным-давно и совсем недавно людьми разных поколений. А в противном случае они не имели бы никаких оправданий для своей работы.
Деление на «историю» и «литературу» — вполне условно. В любом случае основные идеи литературных сочинений не слишком отличаются от того, что говорится в сочинениях исторических. Да и само отношение общества к литературе и литераторам тоже определяется его представлениями об истории. Ки-но Цураюки, знаменитому составителю знаменитой поэтической антологии X в. н. э. «Кокинсю» («Собрание старых и новых песен») в 1905 г. было даровано очередное повышение в придворном ранге. Этот акт был приурочен к тысячелетней годовщине указа, согласно которому Цураюки приступил к работе.
Японские писатели XX в. обращались к произведениям классической средневековой литературы весьма часто. Так, Акутагава Рюноскэ черпал свое вдохновение не только из современной жизни, но и из средневековой литературы. Ниже следует предисловие к «Удзи сюи моногатари» вместе с рассказом из этого сборника (XI-6, перевод Г.Г. Свиридова) и рассказ Акутагава, который показывает, как прославленный писатель взял без зазрения совести и блестяще использовал материал, доставшийся от дальних литературных предков.
«Рассказы, собранные в Удзи»
(«Удзи сюи моногатари»)
Предисловие.
Есть на свете такая книга — «Рассказы, собранные старшим государственным советником из Удзи». Этого советника звали Такакуни. Он был внуком господина Нисиномия, вторым сыном старшего советника Тосиката.
Когда советнику Такакуни минуло уже немало лет, стал он мучаться от жары. А потому, испросив позволения, взял он за обыкновение проводить время с пятой луны по восьмую в уединенной обители под названием «Южный источник», что была расположена у подножья горы к югу от хранилища сутр при храме Бёдоин в Удзи. Оттого и прозвали его «Старшим советником из Удзи».
Советник Такакуни имел обыкновение сплетать волосы в пучок и вид имел чудаковатый. Постелив на досчатый пол циновки, обмахивался веером и наслаждался прохладой. Зазвав прохожего, не спрашивал про звание, но зато понуждал рассказывать старые сказки. Сам же при этом лежал и записывал рассказы в толстую тетрадь.
Люди рассказывали ему и про Индию, и про Китай, и про Японию. Рассказывали про серьезное и смешное, про страшное и печальное, про срамное и про… Встречались рассказы и пустые, и полезные. В общем, разные.
Люди читали записи Такакуни с удовольствием. И было в той книге четырнадцать свитков. Передают, что подлинная книга хранилась дома у некоего Тосисада, что прислуживал государю. А вот что с этой книгой сталось, спрашивается? Люди умные ее переписывали по своему — историй стало еще больше. Так случилось, что в книге появились и истории, которые случились уже после смерти советника. А потом и вовсе — нынешнее приплелось. Вот так и вышло, что в книге собрались и рассказы, миновавшие ушей советника, и рассказы о том, что случилось после его смерти. Имя же книге дали такое: «Рассказы, собранные в Удзи». Это потому, что в ней собраны те истории, которые были записаны в Удзи. Но, быть может, название «Удзисюи» происходит оттого, что слово «сию» означает, не только «собранное», но и «прислуживающего государю». Трудно сказать, где тут истина.
Про монаха Эин и про дракона из пруда Сарусава.
Давным-давно жил в городе Нара поднаторевший в Учении монах Эин, состоявший ранее на службе у государя. Нос у него был такой большой и такой красный, что называли его Большеносым Проповедником-придворным. Только очень уж длинное имя оказалось, и стали его именовать Носатым Проповедником. А еще позже — просто Носатым.
