Впрочем, предусмотрительная семья заранее готовится к послематчевому возвращению прекрасной половины, загодя принимая позу зародыша — стюардессы не зря рекомендуют ее пассажирам в случае опасности.
Забавная штука: когда Ги играет с противниками посильнее моей жены, а с началом дачного сезона из Афин приезжает резвая и отменно тренированная молодежь, происходит то же самое. Поначалу Ги бесконечно долго заманивает противника, вызывая у того ощущение скорой победы, а затем заканчивает матч тогда, когда посчитает нужным.
Причем в интересах зрелища в ход идет весьма широкий арсенал артистично исполненных приемов: Ги начинает жаловаться на поясницу, прихрамывает, берет тайм-аут или прибегает к фирменному трюку Пита Сампраса, делая вид, что его сейчас стошнит прямо на корт.
Этот спортивно-театральный антураж Ги шутливо называет greek drama и в отличие от того же Сампраса использует не для того, чтобы коварно ввести соперника в заблуждение насчет собственных кондиций, а исключительно из соображений гуманизма, с целью дать тому хоть какой-то шанс побыть в игре, а не позорно слить все геймы под ноль.
Но довольно о спорте, давайте сосредоточимся на голове моего соседа, так выбивающейся своими размерами из идеальных античных пропорций. В этом гипертрофированном — по крайней мере если судить по диаметру черепа — мозгу запрятана многая мудрость, которая, как я уже говорил, мелкими порциями снисходит на меня во время долгих разговоров, о чем бы они ни были.
Передвигается Ги исключительно на велосипеде. Он вынослив как черт и даже способен прокатиться в Нафплион, а это почти пятьдесят километров в одну сторону, да еще с затяжными подъемами.
Кожа у Ги дубленая как у моряка и загорелая дочерна, что неудивительно, если учесть, что он целыми днями торчит в саду. Кстати, сад этот достоин отдельного описания.
В моих глазах участок Ги представляется совершенным идеалом. С одной стороны, он не зализан сверх меры и сохраняет здоровую толику дикости, а с другой стороны, этот сад без натяжки можно приравнять к живописному полотну великого мастера. Соединив собственные таланты архитектора и художника, Ги сотворил свое самое необычное произведение, в котором грани между естественным и рукотворным так мастерски скрыты незаметными глазу лессировками, что абсолютно невозможно догадаться, что именно из получившейся красоты сделано руками Ги, а что сотворено главным действующим лицом Книги Бытия.
Уж коли мы вспомнили о Ги, расскажу о том, как, зайдя к нему в гости, я стал свидетелем кормления многочисленных кошек Фёклы: как сейчас помню, их было тринадцать. Почти все они в той или иной степени рыжие — соседство с Томми-Джерри не прошло даром.
Поразительная штука: общаясь с кошками, греки тоже используют наше привычное «кс-кс-кс», но совсем не по назначению. Этими звуками в Греции кошку не подманивают, а прогоняют! И что самое странное, кошки это понимают. А в качестве того, что под «кс-кс-кс» привыкли понимать мы с вами, они используют что-то вроде «пс-пс-пс». Чудно, не правда ли?
В процессе кормления я поинтересовался у Ги, как ему удается не запутаться в именах. Обратив внимание на одного кота, вальяжно развалившегося в кресле на веранде, я спросил, помнит ли Ги, как его зовут.
— No name, — с улыбкой ответил Ги.
— Смешное имя. А вон того?
— No name.
— Хм. И его тоже? А вот этого?
— Ты не понял. Мы с Фёклой не даем кошкам имена.
— Как это? Почему? Оттого что их слишком много?
— Дело не в этом. Кошки имеют свойства умирать или исчезать без следа.
— Это правда, и что с того?
— Не давая им имен, мы избегаем болезненных эмоций.
Ух ты! И это при том, что Фёкла и Ги — сумасшедшие кошатники. Чего стоят только их попеременные ночные дежурства в те дни, когда кто-то из их питомцев заболевает. С другой стороны, при таком-то количестве это и в самом деле практично.
Позже, вспоминая об этом случае, я стал размышлять о том, насколько сподручно было бы применить принцип no name не только к кошкам, но и к людям, тем более что последние способны причинить куда больше болезненных эмоций.
Признайтесь, разве вам не доводилось жалеть о том, что иногда, в силу обстоятельств, приходится сближаться с кем-то, чье существование вы в иной обстановке с удовольствием проигнорировали бы? Но, увы, вас официально представили друг другу, деваться некуда, и это ненужное знание имен заставляет при встрече из соображений приличия вступать в дурацкие разговоры, вместо того чтобы ограничиться сухим кивком или вовсе отвернуться. Но говорить вам абсолютно не о чем, и вы оба это прекрасно понимаете. Так не лучше ли было бы остаться друг для друга no name? А возьмите, к примеру, нашего бывшего сантехника Лазаря. Не знай я, как его зовут, сейчас не вздрагивал бы всякий раз, когда наталкиваюсь на упоминание о приснопамятной библейской легенде.
41. Биоробот
Выполнив плановый объем работ, я на какое-то время вернулся в Москву, однако в последние дни лета вновь отправился в Эпидавр. На этот раз мне предстояло заниматься забором и установкой алюминиевого каркаса для будущего парусинового навеса. Кроме того, исходя из ложной предпосылки о том, что ремонт вот-вот подойдет к концу, я в преддверии поездки решил, что пора наконец-то заняться декорированием жилища.
Собственно, мы с женой с самого начала договорились о том, что в качестве декора используем исключительно живопись. Выкрашенные в белую краску стены как нельзя лучше подходят для этой цели. Осталось только притащить из Москвы что-то из нашей скромной коллекции, значительную часть которой составляют натюрморты — идеальная основа для оживления стерильных интерьеров.
Да, я обожаю натюрморты и считаю, что композиционно им нет равных, как, впрочем, и в плане выразительности, игры света и цвета. Да и эмоциональная заряженность отдельных работ, по моему разумению, вполне может поспорить с «Криком» Мунка или «Герникой» Пикассо. Взгляните на «Персики и груши» Сезанна, «Голубую скатерть» Матисса, «Подсолнухи» Ван Гога или «Синие сливы» Машкова и поймете, что я нисколько не преувеличиваю.
Друзья нещадно подтрунивают над этой моей страстью и, намекая на мою гастрономическую озабоченность, утверждают, что, прикрываясь любовью к изображению «мертвой природы», я на самом деле коллекционирую «мертвую еду». Если вдуматься, то правда в этом есть. На многих полотнах действительно изображены садовые дары. С другой стороны, что может быть живописнее, чем затейливые рельефы айвы, разрубленный напополам гранат или треснувший от спелости инжир? А если все это к тому же выписано талантливым художником?
В общем, отобрав часть холстов и получив соответствующее разрешение на вывоз «культурных ценностей» за границу, я потащился в Шереметьево, чтобы отправить самому себе художественный авиагруз. По плану, я через несколько дней должен был самолично получить его в Афинах.
