– Чего надо? – пыхнула.
– Ревизия! Каюк вам, буржуям, пришел! – крикнул член этой живописной группы, стоявший сзади и потому не успевший увидеть Лиду.
Она отпихнула стоявшего первым и вывалилась полностью в коридор:
– Кто там вякнул? Фамилия?! Вы что, черти, списки не получаете?! Под трибунал пойдете!
Революционер смутился:
– А мы, это… не знали, что наши уже здесь.
– Кто ваши, не знаю, а чрезвычайный комитет уже заселился!
– А вы, собственно, кто? – начал приходить в себя руководитель группы.
– Я кто? – Лидка выпустила дым в лицо вопрошавшему. – Лидия (пауза) Борисовна (пауза) Северная. Вопросы, сука, есть?! Или папу позвать?
– Извините! Виноваты! – Старший мотнул головой и зачем-то отдал честь.
– Вон пошли!
Лида захлопнула дверь и, подволакивая ноги в мужниных сапогах, гордо вплыла в комнату.
Бледный Николенька стоял у стола.
– Лидочка, что там?
Лида, не выходя из образа, затянулась и сплюнула на пол:
– Теперь долго не придут.
– Душа моя, а кто такой Северный?
– Коля, ну как можно? Мы ж знакомились неделю назад! Боря Юзефович электриком у папы в депо работал до революции, начальник ЧК теперь.
– А ружье у тебя откуда? – простонал Николенька.
– Что откуда? Это ж маузер коллекционный! Отец мой тебе на Рождество подарил! Ты бы хоть подарки открывал.
– Боже, он заряжен?
– Понятия не имею. – Лида скинула кобуру на пол и присела в кресло. – Подай коньяку, что-то я разволновалась.
Страдали не только буржуи. Однажды бригада большевиков наведалась во двор к Беззубам – по городу начался принудительный отъем матрасов для нужд Красной армии.
Вышла Нюся.
– А на чем я товарищей красноармейцев обслуживать буду? А? – она уперлась грудью в тощего мужичонку с винтовкой. Тот облизался: – Так это мы ж тоже красноармейцы! Вам, гражданка, оставим! – И сделал паузу. – За сочувствие!
– Ты не красноармеец, а недоразумение, – отрезала Нюся. – Надо товарищам сигнализировать, шоб таких не брали.
И тут же во дворе появилась мадам Полонская – в свои далеко и глубоко за семьдесят она продолжала репризы с выходом.
– А я б взяла, – она подмигнула красноармейцу, – не изволите пройтить? Опробовать на пригодность?
– Тьфу, дура старая!
Бабы засмеялись, но «экспроприатор» ударил Софу прикладом в грудь. Та вскрикнула и упала.
Мадамы сделали шаг вперед, но представители пролетариата выставили штыки:
– А ну снесли сюда быстро матрасы и харчи, а то сами пойдем. И выпивку тащите!
Ривка мстительно ухмыльнулась:
– Выпивку? Это мы мигом!
Полгода назад, во время экстренного вывода французских войск и очередной волны эмиграции, Гедаля разжился в порту тремя мешками сахара. Один – раздали и продали на домашние нужды по двору и окрестностям, один – оставили в запасах, а третий – оказался бракованным. Не просто бракованным, а абсолютно никчемным. Мешок вместе с содержимым насквозь пропитался керосином. Тяжелый маслянистый керосин настолько впитался в сахар, что не то что есть, стоять рядом с этим мешком было затруднительно. Но выбросить такое сокровище рука Ривки так и не поднялась. После совещания женский дворовой совет постановил провести спасательную операцию и попробовать выгнать из испорченного сахара самогон – дескать, во время дистилляции масла с запахом осядут. Обмотав лица тряпками, Ривка и Софа вынесли ведро с брагой и примус во двор. Остальные жители быстро сняли сохнущее белье и попрятали детей.
С разной степенью интенсивности двор вонял еще неделю. Никакие дополнительные фильтры из песка, десяти слоев батистовой сорочки и активированного угля имени Гордеевой не помогли. Дегустаторы, даже не нанятые – полученные из желающих, отравились, более того – каждый поход в дворовой туалет (Гедаля пропустил два рабочих дня по причине жесточайшего расстройства желудка) сопровождался узнаваемым керосиновым духом, который сохранился после дистилляции, фильтрации, многоступенчатой очистки и прохождения продукта по пищеварительной системе. Однако и вылить эту горючую смесь ни у кого рука не поднялась.
Под девизом «на всякий случай» Ривка укупорит бутылки и зальет сургучом – для надежности. Весь этот кошмар спокойно хранился в подвале – никто со двора ни в здравом уме, ни в жесточайшем похмелье на него не покушался.
Ривка вынесла здоровенные бутыли.
– Вот, пожалуйста, товарищи! С моим удовольствием! Пейте, не обляпайтесь.
На прощание на головы представителей «красного террора» прилетел от Нюси насквозь прописанный детьми и котами младенческий матрасик Полины…
Мадам Полонская
Софу Полонскую осмотрит Гордеева.
– Жить будете. Давно нарывались, мадам Полонская, но это должна была быть я или Ривка, а мужикам бить баб не комильфо. Вам, уважаемая, я сейчас лекарство принесу. Отлично помогает.
Лекарство действительно помогло и от физической, и от душевной травмы: настоящий трофейный французский коньяк.
– Букет бедноват, – поморщится Полонская, – нотки керосина не хватает…
Она налила по второй и с усилием, руками подтянула разбитую ногу на кровать. Ее отечные голени напоминали колонны: одинаковой толщины от колена до щиколотки с залеченными и уже начинающимися трофическими язвами. При этом слоновья болезнь нисколько не влияла на оптимизм и любознательность Софьи Ароновны.
– Мне интересно, он сам керосину выпьет или с товарищами поделится?
Гордеева молчала.
Софа рефлекторно потерла чернильный синяк от приклада между рыхлыми грудьми и перехватила взгляд Фердинандовны. Та с интересом уставилась на комод. На полке в резной рамке из черепаховой кости стояла старинная фотокарточка юной девицы в цирковом трико.
– Мадам Полонская, – прищурилась Гордеева, – это что, вы?..
– Это – моя сестра. Хотя я была точно такой же. Нас вообще мало кто мог различить. Даже отец путал…
– За сестру? – подняла рюмку Фердинандовна.
– Не чокаясь, – Полонская залпом махнула рюмку и подняла голову, часто смаргивая. – Сука, полвека как ее нет, а я забыть не могу.
Гордеева взяла карточку: – Расскажешь? Или молча напьемся?
Полонская протянула руку и погладила фото: – Да уже можно. Чего скрывать. Может, легче станет…
Я ж из цирковых. Ну а в цирке близнецы – просто подарок судьбы. Тем более бабского пола. Представь себе: две гимнасточки в трико. Одинаковые. Перья, блестки. Чисто куклы гуттаперчевые. А папa5 нас тренировал лет с трех. И катались мы от Варшавы до Петербурга. Ну летом сюда, на юга, конечно. И публика богатая, и кабаков много, тем более, что в труппы нас все реже брали – сильно уж папенька выпивал. А когда деньги заканчивались, так заработок всегда под рукой: полчаса с акробаткой – хороший гешефт, даже лучше, чем выступление. Папаша, правда, нас берег, точно как Гедаля своих коней, мы только выступали вместе, а мужиков через день обслуживали. Я – по четным, она – по нечетным. Не много. По пять в день. Папаша ажиатацию так вызывал и цену набивал.
