– Ну, смотря в каких. Потерпи до завтра. И ствол забери. Я этой девочке должен.
На следующий день сияющий Семен ломился к Беззубам:
– Ирина Михайловна, танцуй, шо ты там умеешь неприличное! Ваня – ты мне должен ящик водки ну и вообще должен!
Сема опустил на стол желтоватый листок в красных печатях.
– Что это? – спросила Фира и потянулась к бумажке.
– Это ваш козырный туз! Санаторий «Черноморка»!
Ваня наморщил лоб: – Черноморка? Это ж за городом?
– Точно у самого моря, прям за Люстдорфом, за немецкой слободой.
– Даже не слышала, что там такой санаторий есть… Там вроде детский.
– Детский – то конюшня на четыреста коек. А за этот всем знать и не надо.
Сема просто пританцовывал от возбуждения:
– Я таки герой героический! Ваня, ну женщины народ недалекий – не понимают с первого раза, ты хоть прочти!
На путевке значилось: «Санаторий «Черноморка» общества бывших политкаторжан и ссыльно-переселенцев».
– Ну? – Сема подмигивал и облизывался: – Соображаешь?
Ваня смотрел в листок: – Нет!
– Политкаторжане откуда? Правильно, с каторги! Болеют политические в основном чем? Ну кроме сифона? Точно – туберкулезом! А кто у нас нынче бывшие политкаторжане? Ну, Беззубы, не огорчайте меня!
– Начальство, что ли? – предположила Фира
– Умница! Наши таки умнее этих русских, не в обиду тебе, Ванечка. Все начальники ревкомов, вся чекистская элита, вся номенклатура – высший эшелон – страдальцы и сидельцы за дело революции. И там теперь помимо солнца с морем и процедур еще и питание по высшей категории – как для ценных кадров революции. Шоколад, масло какао, коньяк, свежие яйца, самые жирные сливки, козье молоко – все там!
– Откуда масло с молоком? Голод кругом!
– Так у немцев. Им разрешили вместо продразверстки поставлять продукты в санаторий. Артельщики местные (он гордо показал на себя) твердой валютой платят – золотыми червонцами. И всем хватает – и немцам, и отдыхающим каторжанам, и нам, на хлеб с маслом. Представьте, немцы соревнования устроили – чья сметана жирнее, а мясо сочнее. Там с такими харчами любого воскресить можно.
– Я твой должник, – Ваня пожмет руку Семе. Тот внезапно станет серьезным:
– Не должен. В расчете – закрыли погромы и расстрелы. Мы – по нулям. Снова ровненько. Можно обоим спать спокойно, – ухмыльнется, – а насчет дружеских обязов, так я попрошу – не заржавеет.
В дверях Сема столкнулся с Гедалей.
Кецале заглянул за кружевную занавеску – двери во дворе летом не запирались.
– Ваня, выходи!
В своей лапище Гедаля держал полмешка муки:
– Ты прости, что половина, эти суки денег не хотели, только продукты. И вот! Добыл! – Он вытащил промасленный пахнущий мышами пергаментный сверток – в нем лежала пара раскрошенных кусков отдающего горечью масла какао.
– Пол-Молдаванки обрысачил! И к чаю Анечке, – из другого кармана Кецале бережно извлек Ривкин вышитый платочек узелком – в нем была горстка изюма.
А вечером к Беззубам нагрянула Гордеева с кошелкой. Как обычно, без стука и ненужных приветствий.
– Это как называется? – негодовала она. – Это почему я последняя узнаю? Что, мы лечиться к медработникам больше не ходим?!
Ваня покраснел, как школьник:
– Елена Фердинандовна, ну право, нельзя постоянно вас беспокоить. Мне неловко уже было.
– Значит, срамные места свои мне показывать не совестно, а про то, что у дитя ТБЦ, так им неловко! Ненавижу!
Фердинандовна грохнула об стол настоящей общипанной курицей.
– Вот! Бульон еврейский вари! Надеюсь, ты не забыла, как это делать?
Фира уставилась на курицу:
– А как… а где ты… вы ее добыла?
– Из срамного места, разумеется. Нынче полюбовницы наркомов все больше натурой платят, а не деньгами. И вот – с коньяком и молоком накрути ей гоголь-моголь!
Елена торжественно выудила из кошелки три куриных яйца.
Фира с Ваней уже не стеснялись слез, а соседи все шли и шли с драгоценными нищенскими подарками, оторванными от собственных детей. Но когда конченый пропойца-камнетес Макар из-под лестницы принес шкалик водки со словами: – Может, там для растираний сгодится. Нет больше ничего съестного, – Фира разрыдалась и бросилась ему на шею.
Закормленную Анечку Кецале аккуратно, как хрусталь, отвезет в Черноморку.
– Мамаша, шо вы ездите, как нанятая? – ворчал санаторный врач. – Тут закрытый режим. Не отвлекайте отдыхающую. У нее все по минутам расписано.
Такая кардинальная смена обстановки и питания плюс местные инквизиторские процедуры вроде сеансов бронхоскопии с откачиванием мокроты совершили чудо. Анька порозовела и ожила.
После санатория началось домашнее восстановление. Фира взяла под жесткий контроль ее режим – отбирая краски и выгоняя революционерку на море в компании Котьки.
На дому
Бабы рожали при царе, в революцию, во время войны и холеры, и советская власть их тоже не остановила. Елена Фердинандовна никогда не оставалась без работы. И красные в городе ее аж никак не смущали. К родам добавились ножевые и огнестрел, а вместе с ними абсолютная неприкосновенность и почтение. Ее саквояж помнил многое – интервенцию, уличные бои в восемнадцатом, погромы и эпидемии. Он был много раз украден, но всегда быстро возвращался к хозяйке. Обычно его приносил какой-нибудь мелкий босяк и, опустив глаза долу, гундел что-то похожее на «…очень извиняюсь, вам просили передать, шоб не держали зла, то пришлые, они ж не знали, чей он…»
В третий раз после кражи Елена Фердинандовна влетела во двор, выволокла за грудки Сему прямо со сходки с уважаемыми людьми и, прижав к стенке, заревела медведем:
– Опять??? Опять??? Вы же обещали, шо в прошлый раз это был последний раз!!! Сема, я вас кастрирую тут же и сейчас, если к вечеру мой саквояж не будет стоять там, где всегда!!!
Крепко ухватив через штаны мужское достоинство Семы, Фердинандовна пропела басом прямо в ухо страдальцу:
– Сема, ты меня понял – кастрация вечером!!
Она сжала ладонь:
– Сегодня!!!
Затем медленно повернула по часовой стрелке:
– И поверь, я обойдусь даже без моего украденного инструмента, а вот ты – вряд ли без него справишься!
Сема в ответ только утвердительно слабо пискнул, боясь шелохнуться…
Фердинандовна разжала ладонь и повернулась к подельникам Семы, предусмотрительно стоящим на расстоянии вытянутой руки:
– Ну? Почему никто до сих пор не предложил даме водки?
