Семен повернулся зрячей стороной к сыну – тот предавал отца не задумываясь.
– Ах ты ж крыса чумная!
– Василий Федорович, – Семен сменил тон, – золота – больше твоего веса. В царских червонцах или слитках. В том и другом! Помоги!
– Увы, ребята, слушать вас уже неинтересно, а насчет цепочки и схем – милый, ты думаешь, я имен не знаю? Или мне за это орден дадут? А на родного отца своего ты красиво стучишь! И заметь, Семен, даже без пыток. Вот это поворот! Выкормил гадюку на груди! Обидно, наверное, так жизнь заканчивать, а, Циклоп?
– Умоляю, умоляю! – Вайнштейн попытался сползти с сиденья к коленям Ирода.
Тот поморщится:
– Ну нет, без вариантов. Живыми вы мне точно не нужны.
Он рукой протрет рукав кожаного плаща, заляпанный кровью, сунет маузер в кобуру и выскочит на площадь.
– Приберите там – застрелены при попытке к бегству!
Всю ночную смену пуговичного цеха, включая экстренно вызванное руководство фабрики, ликвидируют прямо на рабочем месте. В течение трех дней поставят к стенке двадцать человек подчиненных из ближайшего окружения Вайнштейна. В одесском ЧК пройдет внутренняя чистка. А точнее зачистка. Всех замешанных, а также просто неугодных с двадцать второго года, пустят в расход. В Крыму будет арестован Борис Вайнштейн.
Из катакомб за квартирой Вайнштейна вынесут ценностей и оружия на полтора миллиона золотом.
– Подписывай, – Василий Федорович закурит и подтолкнет листок к Ивану Беззубу.
– Это что?
– Признание конечно. Твои показания по делу Вайнштейна.
– Я ничего не знаю, – Ваня скрестил руки на груди. – Я с Вайнштейном не сотрудничал, и вы это знаете лучше, чем я.
– Конечно, и как пресс чинить, ты тоже не знал.
– Знал, но не чинил.
– Значит так, чтоб с Косько сегодня всю эту чертову машину разобрали и штампы утопили. Будет нужна помощь – вызову! И зятя своего тупого научи, чтоб не болтал нигде, а то не посмотрю, что вы Анькина родня – всех к стенке поставлю.
– Петр Иванович, благодарим за ценную своевременную информацию. Надеюсь, ваше раскаяние было искренним, и вы готовы искупить свой проступок перед Родиной?
Петька стоял, пошатываясь, перед Иродом.
– Что надо делать?
– Да пока ничего. Ничего особенного. – Раз в месяц – ко мне с докладом по ситуации в вашем ведомстве. Про разговорчики нежелательные, про саботаж, пьянство на рабочем месте. Может, кто деятельность контрреволюционную ведет. Вы не переживайте. Мы и с карьерой поможем и присмотрим. Нам такие принципиальные кадры нужны. А может, сразу к нам? Стрелять умеете, сердце горячее, голова холодная. Без пяти минут чекист.
– Нет, спасибо. Я паровозы люблю.
– М-м, паровозы любите, – насмешливо протянул Ирод, – паровозы, дочку Беззуба… А может, вы жилплощадь хотите? Нашим сотрудникам положено. Как раз в вашем дворе освободилась одна хорошая квартира. И с тестем любимым рядом, а?
Петька устало замотал головой:
– Спасибо, не надо. У меня все есть.
– Конечно есть. И срок уже тоже есть, но мы готовы простить. Так что до встречи через месяц.
Дейч перед возвращением в Москву не выдержит. Сам сядет за руль и поедет на Фонтан. По старой привычке оставит машину за пару кварталов и аккуратно подойдет к участку с глухого переулка. Забор ни к черту. За садом Анька вообще не смотрит – все заросло сорной травой по пояс. Заросли лопухов пробивают колючие плети – все розы одичали. Он выбирал дом с кроваво- красными, одуряюще пахнущими семейными, собранными в густые тяжелые соцветия. Нет у него нормальной семьи, все дома пошло наперекосяк, и рождение дочери не помогло. Один одичавший собачий бледный четырехлистник колючего шиповника – точно как его Анька. Среди листьев скрипел патефон с томным аргентинским танго. Макс, несмотря на вес и возраст, беззвучно перемахнул через хлипкий забор и сделал несколько шагов. Ноги. Белые расцарапанные бурьянами щиколотки, ступни со смешными короткими пальчиками. Дейч тряхнул головой. Анька сидела спиной к нему в старом тонетовском кресле. Ноги на столе. Рядом, на табуретке – глубокая тарелка с абрикосами, ее любимыми, перезрелыми. Анька их гладила, щупала, вылавливая, не глядя, самые мягкие. Двумя пальчиками. Отставив мизинец. Точно как тогда. Он видел ее лохматую макушку, залитое солнцем розовое ушко. Дейч жадно вдохнул, пытаясь почуять через все запахи цветущего сада тот самый, щемяще-родной аромат ее тела. Угадывая, вылавливая его по молекулам из общего хора. Он втянул его и замер. Не дыша. Потом медленно выдохнул и так же беззвучно вернулся на улицу. В ночном перелете, он, прикрыв глаза, вспоминал эту картинку и думал, чего же он испугался больше – холода и отказа или, что обняв, вдохнув, схватив ее, он уже не сможет уйти?
Двор гудел. Обыски в квартире Вайнштейна, вынесенные ящиками ценности, выброшенные во двор вещи… Обитатели двора, опустив головы, передвигались короткими перебежками, стараясь не встречаться взглядами с чекистами.
Ваню и Петьку высадят на углу Степовой:
– Пешком идите дальше – нечего светиться с нами.
Петька пытался посмотреть на Беззуба. Тот упорно не замечал зятя.
Софа Полонская улыбнется им:
– Петенька, ты таки герой.
Вечером во дворе Нюся разлила самогон по стопкам.
– Гедаля, не знаю, как там у вас принято, но помянем. Полжизни вместе. Всякое было. Я, конечно, сильно не уверена насчет царствия Небесного. Но, Сема, светлая тебе память, тебе и Мишке.
Ривка опрокинула рюмку:
– Интересно, Борьку тоже того?
Гедаля покосился на нее:
– Там вся семья повязана была. Ты ж видишь, как чистили… Борьку жалко – он, конечно, то еще «оторви и выбрось», но самый добрый из их кодлы был.
Петька спал ничком. Дергался во сне, скрипел зубами, бормотал «не трогайте, я во всем виноват», а Женька в ночной сорочке сидела на полу у кровати. И, беззвучно прикусив губу, плакала. На коленках россыпью лежали виды Крыма. «Вечно твой друг Боря»… Ее веселый когда-то дворовый старший брат, ее «запасной аэродром» и козырь в покорении Петьки, блеск в глазах и бабочки в животе…
Она оплакивала его молодость, такую бесшабашную и такую нелепо короткую жизнь. Борька, Борька, дурачок, будь на небе, я надеюсь, ты не страдал, ты не заслужил… Борька, я тебя буду помнить, буду благодарить, за шейне пунем, за королеву на руках, за розы с мотоциклом, за то, что чувствовала себя красивой и желанной, каждый раз проходя через двор под твоим бесстыжим взглядом… Прощай, мой друг, навсегда…
Беззуб лежал в постели. Лунный свет заливал комнату. Тень от оконной рамы огромным крестом перечеркивала их кровать.
Фира поцеловала Ванечку в плечо и вжалась в него.
– Я чуть с ума не сошла – ты ушел из депо, а домой не вернулся… Работяги сказали, тебя чекисты увели. Я не знала, что делать, куда бежать. Боже, как это страшно, до отчаяния. Мы такие ничтожные и маленькие, и ничего от нас не зависит. Секунда – и вся наша такая размеренная и понятная жизнь рассыпается, как мука по столу. У меня руки до сих пор трясутся. Ванечка, я на секунду представила, что тебя нет. Ванечка, я руки на себя наложу – нет мне жизни без тебя.
