1932
В бывшую квартиру Янкеля Фейгеля, аккурат напротив Беззубов, которую уже пять лет снимали две белошвейки, Муся и Даша, постучали. На пороге стояла молодая Баба Яга. Тощая, оборванная, с огромным носом и крошечными запавшими глазами. Запах от нее шел по всему коридору. Помимо носа, у нее была еще одна выдающаяся особенность – косы. Две растрепанные, свалянные от пота и грязи практически в войлок рыжие косы. Каждая в кулак Гедали толщиной. Они болтались почти до бедер и так, похоже, раскачивали странную гостью, что она поневоле держалась за косяк.
– Дашечка, а шо, ты меня не впизнаешь? – Баба Яга, оторвав от косяка руку, тиранула по лицу заскорузлым рукавом драного мужского пиджака. – Я – Феня, Агафья Сергеевна, сестра твоя сводная, – просипела.
Даша, нахмурившись, смотрела на гостью и на всякий случай дверь шире не открывала.
– И шо? Чего приехала? Сбежала из дому, что ли?
Феня по-детски скривила рот и, заткнув его кулаком, беззвучно затряслась:
– Все померли, – шепотом сообщила она, – все. Папа, Васенька, Муся, Серый, Ирочка… Мама… мама пошла колоски собирать на поле и не вернулась – там убивали тех, то зерно собирал… А может, от голода… Я побоялась на поле… Сначала малые померли… Опухли… Мама плакала, все пыталась им лободы в отваре дать и шиповника… а они… по одному. Любочка первая… У мамы молока не было…
Даша скрипнула зубами:
– Не надо было столько рожать – может, выжили бы!
– Что? – Феня подняла красные опухшие глаза.
– Да ничего. Заходи. Только аккуратно. С краю тут раздевайся. Сейчас вшей нам занесешь!
– Дашка, – громким шепотом прошипела Муся, – ну куда ее тут? Ну самим же не продохнуть? И ткани дорогие – а она, может, чумная?
– Сама ты чумная! – огрызнулась Даша. – Это моя сестра сводная. Слышала? У нас почти все село с голоду сдохло!
– А эта как выжила?
– А я знаю? Говорит, когда папа помер – глаза ему закрыла, на лицо рушник набросила и пошла из дома. А там на перекладных в Одессу добралась.
– Ага, так ее и взяли! Подмахнула, видать, кому-то.
– Ты ее видела? А нюхала? Кто ж позарится? Пусть уже отоспится, поест. Там решим, – решила Даша.
– Что-то тебя никто шибко не держал, когда ты в город рванула со своей Помошной!
– А что мне, перестарку, там делать? Смотреть, как новая жена папочке каждый год рожает? Десять душ детей! Шо та кошка. А мне смотреть за ними?! Нашли няньку!
На самом деле Фене несказанно повезло. Их сосед Фима еще до голода подрядился в Одессу работать биндюжником. Вокруг сел и полей стояли заградительные отряды. Полуживых крестьян не выпускали в города. Отлавливали, били, самых активных – расстреливали на месте. Хуже крепостного права. Фима с пропуском на себя как на работника порта прорвался в село, где остались его жена и годовалая дочь. Феня, выйдя на рассвете из мертвой хаты, услышала шорохи и детский всхлип за соседним забором и, пошатываясь и падая, пошла на звук.
В сарае дядя Фима притрушивал сеном лежащих в телеге жену и ребенка. Жена шептала: – Молчи, доченька, молчи, заклинаю, – и прижимала к себе полупрозрачную Соньку.
Феня покачнулась и уцепилась рукой за косяк:
– Дядь Фима, родненький, заберите меня…
– Феня, уходи, не могу, некуда.
Она рухнула на колени:
– Помогите! Всю жизнь за вас молиться буду, рабой буду, спасите! Дома все умерли…
Фима прятал мокрые глаза:
– Иди, деточка, места нету… Иди уже, не стой здесь…
Феня всхлипнула и не двинулась с места. Фима нахмурился:
– Я кому сказал?! Уйди – или вилами тебя сейчас!
Феня встала на четвереньки:
– А ты попробуй, – прохрипела. – Я заору сейчас. Так заору, что те красноармейцы примчатся и всех положат. Выгонишь – из села не выедешь. Я тебя сдам – не успеешь до околицы доехать.
– Вот сволочь! – сплюнул Фима. – Гнида! Залазь! И чтоб ни звука!
Накануне он договорился за литр самогона, что его телегу пропустят не досматривая. Заехав в Одессу, он рывком выволок Феню из телеги:
– Вали отсюда! Глаза б мои тебя не видели!..
Она кланялась и бормотала сквозь слезы молитву вместе с благодарностями. Оставалась самая малость – разыскать сводную сестру…
– О боже! Это что?! – подскочила Муся.
В крошечное жилище Янкеля срочно требовался экзорцист, потому что звуки оттуда раздавались нечеловечески-пугающие. Какое-то гигантское животное издавало то ли рев, то ли свист со стоном. Подруги, оробев и подталкивая друг друга, заглянули с коридора в темную комнату. Когда глаза привыкли к полумраку, Муся и Даша увидели лежащую на полу Феню. Та, свернувшись на прикроватном коврике, громко храпела.
Муся осторожно носком потыкала в костлявое бедро Фени: – А ну на бок ляг, а то я тебя подушкой удавлю!
Наутро Даша отвела Феню в санпропускник. Баня, чистое белье. И тут случился конфуз. Феня рыдала и орала – стричь свои кишащие вшами косы она наотрез оказалась.
– НЕЕЕТ!!! Я той позор не переживу! Дашенька, отпусти, я лучше под забором спать буду! Я ж не покрытка – как это, косы стричь!
– Да ладно, мы брить не будем, дура! Обрежем под каре. Будешь как городская, модная, – стали увещевать ее санитарки.
– Никогда! Я руки на себя наложу! И Боженька вас покарает! Что значит незайману стричь!
По деревенским понятиям, косы обрезали только гулящим и пойманным за срамным делом до свадьбы – несмываемый позор на всю загубленную жизнь.
Даша, шипя, оплатила санитарке помывку. Косы залили карбофосом, а потом нещадно вычесали частым гребнем, ободрав, наверное, половину.
Из санпропускника Феня вышла бледно-мятая, как мартовский картофель, с поредевшими, но по-прежнему толстенными рыжеватыми косами. В чистой сорочке, в примотанных бечевкой к ногам Дашкиных галошах. Она, открыв рот, смотрела на улицы и лавки. – Сколько еды! Сколько же тут еды! – удивлялась вслух.
– Да какой еды? Очереди на полдня! Хлеба нормального не достать. Мяса уже месяц не видели! – возмущалась Дашка.
– Мы ее не прокормим! – ворчала Муся на коридоре. Феня кидалась помогать и подбирать все ниточки-обрезки, намывала их комнату и ела, ела, ела…
Даша также шепотом огрызалась:
– Муся, она вчера достала очистки из ведра, проварила и съела и причитала, что столько еды пропадает… Не ругайся! Я даже представить не могу, что она там пережила. Я что-нибудь придумаю.
– Придумает она! Я боюсь ее уже – твоя Фенька нас как-нибудь ночью сожрет! И кости твои обглодает!
И тут к Даше приехала немка Эмма из Люстдорфской слободы за заказом. Она внимательно осмотрела вышитые вензелями кипенно-белые льняные простыни и наволочки в сложных мережках, проверила изнанку без единого узелка в вышивке.
