Анька побледнела. Конец… Сейчас ей припомнят все…
А Федор Яковлевич, симпатичный рослый парень, как окажется, всего-то на четыре года старше ее, продолжит:
– Анна Ивановна, ну вы же одна живете! Без кормильца, и половину пайка в приют носите! Вот письмо от директора и благодарных воспитанников пришло. Это хороший пример. Я товарищам предложил присоединиться, но, увы, мещанство еще не побеждено. Отказались. Так что позвольте составить вам компанию. А вы обещайте, что половину будете оставлять себе. Такие кадры не должны голодать.
Анька выдохнула.
– Родина гордится вами.
– Спасибо, – кивнула она. – Я пойду?
Ну вот опять
Жизненная спираль с каждым витком выносит на новый уровень – и радостей, и испытаний. Петька, для которого еще два года назад переезд во Фрунзовку означал практически конец света, зашел в комнату и прикрыл дверь:
– Я завтра уезжаю. Собери мне вещи.
– Как? Ты же только с рейса пришел? – вскинулась Женька.
– Я уезжаю… в Москву. Надолго.
– Ура! – подпрыгнула она. – Я с тобой!
– Нет. Я еду один.
– Как это один? Я что, не жена тебе? Значит, в деревню эту вонючую можно, а в Москву нельзя?!
Иногда Петьке невыносимо хотелось ударить свою жену. Он сглотнул и еле слышно произнес:
– Я еду в школу НКВД. Членам семьи не положено. Тебе болтать, где я, – не положено. Понятно?
– Отлично! А как надолго, мне знать тоже не положено?!
– Минимум полгода.
– А с чего ты вдруг решил в чекисты податься?
– Это Родина так решила. – Петька помолчал. – Меня не спрашивали.
Женька расплакалась:
– А я?! А мы? А что мне делать-то?
– Тебе – ждать. Мой спецпаек остается за вами.
Женька молча собирала вещи, потом ушла на кухню. Петька вышел за ней, обнял за плечи.
– Я тебе налистников сделаю в дорогу.
– Не надо… пойдем лучше в комнату.
Женька задрала голову, чтобы слезы затекли обратно, и шморгнула носом:
– Я приготовлю и приду.
Она жарила блины, со всей дури ударяя чугунной сковородой по плите. Петька в комнате сжимался и вздрагивал от каждого удара, как от пощечины. Он опять был маленьким, таким же маленьким и беспомощным, и абсолютно потерянным, как в тринадцать, только никого, кто мог бы защитить, ободрить или просто пожалеть, уже не было. Он вытер влажные глаза и аккуратно привычными движениями собрал чемодан. Вышел на кухню. Отодвинул Женьку и снял с плиты сковородку. Женька зарыдала и повисла у него на шее:
– Не вой, я не на войну. Это просто командировка. Переживем.
Штормовое предупреждение
Это будет последняя поездка Аньки за золотом Вайнштейна. Она накопит достаточно, чтобы выдохнуть. Да и санатории в это время года практически пустые. А таскаться самой, без командировок, не с руки – увидят, доложат… Но с одной стороны, Боря ныл, что в межсезонье совсем голодно, с другой – нависала Лида, настойчиво уговаривая добыть хоть чуть-чуть лома, хоть самого низкопробного… И Анька с тяжелым сердцем решилась. Километров за десять до поворота налетел шквальный ветер, начался дождь. Она остановилась в укромном переулке и, кутаясь в шинель, рванула к Борьке.
– Привет! Я недолго, дай чаю горячего, и я назад. Погода портится.
– Хорошо, – пожал плечами Боря. Он достал чай, урюк и вяленый инжир, стал давить в горсти орехи, подкладывая очищенную серединку Аньке.
– На, для силы и для мозгов, говорят, полезно.
Аня устало качала головой и сербала, обжигаясь, чай из старой кружки.
– Ханка, не спеши, я не отберу.
– Да, Боря, мне еще по серпантину на ночь глядя переть, а там ветер – аж зубы выворачивает.
– Так, может, останешься? Заночуешь? Я приставать не буду.
– Да какое останешься?! Пошли уже! – Она сгребет угощения в горсть и сунет в карман. – По дороге доем!
Она вышла и пошатнулась. Борька успел поддержать ее.
– Ты что на ногах не стоишь?
– Да скользко!
В лицо летел хлопьями мокрый снег. Борька дернул ее за руку:
– Оставайся, не балуй, ты смотри, какой кошмар.
– Я поеду! Ты все прикрепил?
– Давно, – вздохнул Боря.
Они дойдут до машины. Анька дернет подмерзшую дверь. А Боря, хмыкнув, постучит по лобовому стеклу, покрытому коркой:
– Слышь, ты, конькобежка, коньки к автомобилю готовы? Марш в дом!
Анька со всей дури пнула по колесу и вернулась обратно.
– И вот надо было ходить голову мочить и зад морозить, – ворчал Боря. – Маяки второй час ревут – шторм начался. У тебя такие таланты, Беззуб, ты и в солнечный день можешь служебный транспорт разнести, а на такой каше ледяной и подавно. Все! Пить будем! Греться.
Он вытащил бутылку самогона и плеснул в ее остывший чай.
– Я не хочу пить!
– Надо. Как лекарство.
Анька поморщится и выпьет.
– Вот, – улыбнется Борька, – а теперь можешь меня поздравить.
– С чем?
– Как с чем? С днем рождения!
Анька опешит:
– Да как это?
– А вот так: – Я еще загадывал – приедешь – не приедешь? У меня тут плов заготовлен. Будем сейчас отмечать.
После плова и пятой рюмки Борька уставился на Аню:
– Спорим, не пересмотришь!
– Спорим! – Анька раскраснелась и повеселела, подперла подбородок кулаком и уставилась на Борьку не мигая.
Не выдержав, сморгнула, хихикнула, а Боря продолжал смотреть… Аньку бросило в жар.
– А давай сыграем, – предложил он.
– Я? С таким шулером?! Да ни в жизнь!
– Не в карты! Ночь длинная. Давай вопросы задавать.
– А игра в чем?
– А только правду говорить.
– Мы что, в НКВД играем? Пытки будут?
– Ну, тебе виднее, Беззуб, – изменил тон Борька.
Анька дернулась.
– Ну ты чего? Ну? А если я отвечать не хочу?
– Тогда пошлешь меня.
– Ну, начинай, именинник!
– Правда, что ты жила с Дейчем?
– Да. Моя очередь. Ты убивал?
– Да, случалось. А почему расстались?
– Пошел ты! Что у тебя с Женькой было?
– Жениться хотел. Ты его бросила или он тебя?
