– А ты обещай, что будешь ходить-гулять с кавалерами! Хоть раз в месяц!
– Ну смотри-и-и, мамочка, – протянула Ксеня, – чтоб потом не жаловалась. А то, как там Фердинандовна говорит, – втянешься не переломишься?
И вот сегодня, наполненная, восторженная, вдруг помолодевшая Фира, продолжая мурлыкать ту самую запавшую строчку «Капитан, капитан, улыбнитесь», опустилась с тряпкой на колени и полезла протирать дальний угол, который, как обычно, никто из детей не вымывал…
«Ка-пи-тан, ка-пи…»
Потом она услышала, как от взрыва содрогнулся весь дом. Открытое окно уцелело, второе – которое она не трогала – добавило верхних нот и осыпалось осколками на Фирины ноги. Она замерла и медленно выползла из-под кровати:
– Господи, что это?
Не обращая внимания на порезы, выскочила во двор, оттуда на улицу выбегали соседи. Она бросилась следом за ними и остолбенела… Алексеевской церкви не было – ни креста, ни купола, только растерзанные куски стен. Прозвучал второй взрыв – кто-то упал, кто-то присел, кто-то закричал…
Вместо главной церкви Молдаванки осталась гора обломков. Фира не пошла смотреть. На прямых ногах она вернулась в дом, оглохнувшая, одуревшая, стала собирать осколки. За окном были слышны крики, кто-то громко рыдал, слышалась ругань милиционеров, проезжали телеги… В ее комнате по стеклу, разделенному деревянным крестом рамы, пробежала длинная кривая трещина. На полу лицом вниз лежала упавшая с полки икона Божьей Матери, та самая, которой их с Ванечкой благословляли в Никополе.
Фира подняла ее, прижала к груди, как ребенка, и прошептала:
– Ванечка… мы совсем без защиты… – Она села на кровать, положила икону рядом с собой и тихо заплакала:
– Совсем… Ванечка, защити деток, защити, больше некому…
Начеку
Через два дня после взрыва Алексеевской церкви, на Покрова, случилось ЧП, которого так боялся лейтенант Горлинский. На праздничную службу в Сосницу из окрестных сел пришло много народу. Церковь была закрыта на замок, и недоумевающие селяне стали скапливаться у бывшего поповского дома. На шум вышла Женька, на беду, в том же наряде, что и на стрельбы ходила, только без косынки красной.
– В чем дело, товарищи?
– Праздник сегодня, церковь на замке, а мы к батюшке, – нестройно отвечала толпа.
– Нет тут никакого батюшки, тут живет семья заместителя начальника городского отдела НКВД, расходитесь по домам, – громко и властно ответила Женька.
– А ты кто такая, чтобы нами и тут командовать? Где отец Сергий?! – взвизгнул истеричный бабий голос.
– Вот же сучка партийная, нквэдэшная подстилка, все отобрали, теперь уже и помолиться негде, нехристи проклятые!!! – враз поддержали ее со всех сторон.
Дальнейшие события развивались стремительно – из толпы в сторону Женьки полетели камни, звякнуло разбитое стекло, заплакала Нилочка, следом громко и истерично заревел Вовка.
Женя бросилась в дом и закрыла дверь на засов, но это только раззадорило толпу, в окна снова полетели камни, доски забора, все, что попалось под руку. Скоро в доме не осталось ни одного целого стекла.
Женька с браунингом и гранатами в охапке влетела в гостиную, закричала:
– Дети – на пол, под кровать, в угол! Нилочка, держи, одеялом накройтесь. Ничего не бойтесь, только уши закройте руками – будет очень громко!
Она встала в простенок между окнами и что было сил закричала:
– Граждане, расходитесь, я буду стрелять!!!
– Ишь, сука, стрелять она в нас будет, а ну, мужики, вытащите ее сюда! – прозвучал над толпой старческий голос.
Ну, не загоняйте в угол суку, которая кормит щенков. Не загоняйте – она перегрызет горло любому. Даже хозяину. И не важно – волчица ли это, комнатная ли собачонка или обычная баба. Главное то, что если от ужаса она не впадет в ступор, то в момент смертельной опасности для потомства разум ее, может, отключится, но инстинкты – никогда. И просыпается в ней древнее, темное, хтоническое женское начало.
– Назад, сволочи, – всех положу!!! – заорала Женька и, сорвав предохранительную чеку, одну гранату бросила влево от окна, другую – вправо, стараясь отбросить их как можно дальше от толпы. Сильный взрыв потряс весь дом, по стенам стеганули осколки…
– А-а-а-а-а… убили, убили, спасите! – завопило сразу несколько голосов.
– А-а-а! Церковь отняли! Нас убиваете! Сдохни, тварь! Огонь давай! Пустим красной шалаве красного петуха! Поджарим жидовскую тварь! Спалим это гнездо поганое! – бушевал на улице народ…
Петька был у себя в кабинете, когда услышал сдвоенный звук взрыва и вскочил:
– Женька!!!
В кабинет без стука вбежал запыхавшийся дежурный:
– Там вашу семью убивают! – задыхаясь, еле смог проговорить он.
Внизу слышались команды:
– В ружье, тревожная группа по коням!
Петька одним каким-то бесконечно-непрерывным движением вынул гранату из ящика стола, сунул наган в карман, слетел на первый этаж к оружейке, где очень серьезный сержант сначала молча сунул ему в руки автомат с уже пристегнутым диском, потом еще три запасных сгреб со стола в вещмешок, а наконец добавил четыре гранаты, потом все это протянул Петьке и скупо произнес:
– Патрон в патроннике, просто снимешь с предохранителя и жми на курок…
Косько вылетел во двор к конюшне, повторяя, как молитву:
– Женечка, Женечка, держись, я сейчас…
Два взрыва… – считал. – Два! А граната у нее была одна… значит, бросили в ответ… Значит…
По двору метались какие-то люди, спешно седлая коней, со всех сторон раздавались разные команды, но он ничего не слышал, не замечал…
Седлать было некогда, он вывел своего жеребца и просто с места в галоп понесся в сторону дома…
И минуты не прошло, как Петька влетел в открытые ворота усадьбы, увидел бушующую толпу, разбитые окна дома, кто-то окровавленный, спотыкаясь и падая, полз вдоль забора… Несколько человек карабкались с факелами на высокий фундамент к окнам, а один здоровенный парень уже наполовину торчал в проеме окна, только ноги свешивались на улицу…
Счет шел на секунды.
– Назад!!! – и очередь в воздух! Конь от неожиданности прянул в сторону. Петьку обожгли многочисленные горячие гильзы…
– Назад, суки, всех положу!!!
Толпа развернулась в его сторону, и большая группа мужиков рванула к нему.
«Ну вот и все, – мелькнула мысль, – сейчас эти меня завалят, а оставшиеся Женьку, если еще жива, и детей порвут на куски, пока наши подоспеют…»
Больше он не ни о чем не размышлял – направил автомат на толпу и не отпускал курок, пока затвор не лязгнул вхолостую…
Первая настоящая Петькина кровь была массовой. Эту «точку невозврата» он прошел в секунду, без размышлений и угрызений совести, на уровне дремучих инстинктов, как волк, который рвет всех за свою стаю…
