– Нюська, да я на год моложе тебя! – фыркнула Ривка. Ей в этом году исполнялось шестьдесят пять.
– Ты уже бабушка! А я – молодуха!
– То, что у меня внуки, еще ничего не значит! Это просто твоя балерина замуж не торопится! Вот не мешала бы ты ей с Котькой Беззубом, может, тоже бы внукам радовалась!
– Да упаси Боже! – по традиции хором сказали Фира с Нюсей.
Как в последний раз
Первомайская демонстрация в Одессе проходила масштабнее Венецианских карнавалов. Сборы с раннего утра, чуть ли не на рассвете, четырехчасовое шествие по улицам города. Огромные портреты, украшенные машины, отряды гимнастов. Нарядная Женя курила в переулке с коллегами из заводоуправления.
– Евгения Ивановна, по рюмочке? Глоточек? Мое, домашнее.
– Знаете что? С этими вашими рюмочками мы сляжем еще до начала.
– А ваши знаменитые пирожки, чтобы устоять?
– А пирожки после.
Женька действительно приготовилась к параду, зная, что проведет там полдня. В эффектном кружевном белом жакете, связанном крючком, в белом берете, с неизменно алым ртом и таким же кокетливым красным бантом на груди.
На нее засматривались многие. Но бухгалтер Косько благосклонно принимала все знаки внимания и никогда не давала повода развить ситуацию ни на заводе, ни за его пределами. Ее мужа никто никогда за полтора года не видел, да и она о семейной жизни, в отличие от других женщин, ничего не рассказывала. То ли он был высокопоставленным военным, то ли чекистом. Но точно влиятельным, судя по ее нарядам и слишком самоуверенному и надменному поведению.
День был теплый и солнечный, как по заказу. К полудню совсем по-летнему припекало. Закончив марш-парад, трудящиеся расползались группками по газонам и аллейкам парка Шевченко и устраивали дружеские пикники.
Женя была рада выходу в люди. Они компанией шли по аллее. Здесь опять устроили тир. Она вспомнила, как разнесла выстрелом мороженое в руках Петькиной пассии, и улыбнулась. Теперь она выстрелила бы той дуре в толстую задницу, хотя брызги мороженого куда эффектнее.
«Где же ты, Петька?» – Ее воспоминания прервали хохотом и звоном стаканов:
– Не хотите пострелять, Евгения, говорят, вы «Ворошиловский стрелок»?
– Не сегодня. Настроения нет, да и я уже выпила, – отрезала Женя.
– За Первомай и товарища Сталина! Пора делиться пирожками. Они пахнут уже пятый час. Сейчас экспроприируем!
Женька придет домой к вечеру, слегка подшофе, скинет туфли и босиком прошлепает в комнату. За столом будет сидеть Петька. В гражданском.
– Ты что, демонстрацию до Черноморки довела?
Женька взвизгнула и повисла у него на шее.
– Еще и вином пахнешь!
Женька отстранилась.
– Ну извините, Петр Иванович. Не приготовилась. Полгода ждала. А стоило один раз за порог выйти – и ты приехал. Может, надо было раньше запить?
Петька вздохнул:
– Ну прости. Я в девять утра приехал. Не знал, где искать. Заждался уже. Ирина Ивановна вон с обеда собрала детей и уехала к Ане на Фонтан – медовый Первомай нам решила устроить… Давай не ссориться. Хоть в первый день.
– Петенька мой, – Женька уселась к нему на колени и обцеловывала всего, – как же я соскучилась. Ты домой? Насовсем? Скажи, скажи, что насовсем!
– Нет… – Петька замолчал. – На две недели.
– А потом?
– А потом обратно.
– Мне с тобой можно?
– Пока нельзя. Совсем нельзя.
– Петя, будет война, да? – вдруг спросила Женя.
Петька продолжал. Он сгреб жену и уткнулся ей в шею. Потом шепнул:
– Я не знаю. Возможно.
– Петя, родной. Ты же теперь начальник? Тебя же не убьют?
– Не убьют. Я теперь тевтонский рыцарь в броне.
– Кто?
– Шучу. Конечно начальник. И очень ценный сотрудник. Таких берегут и выдают коньяк и шоколад. Будешь?
Утром Петька открыл глаза задыхаясь. Ему приснился кошмар. Во сне, от ужаса он со всей силы вцепился в Женькину руку и проснулся от того, что второй она лупила его по голове и кричала: – Отпусти!
– Да что ж тебе такое приснилось-то? А ну рассказывай! – потребовала она.
– Взрыв.
– А дальше?
– А дальше я получил от тебя по морде и не узнал, чем закончится! Зато знаю, что сейчас будет!
Он повалил Женьку на кровать…
– Я боюсь, – скажет вечером Женька.
– Я тоже. Я боюсь за тебя и детей.
– Не бойся. Я буду ждать. Ты же знаешь. И оружие у меня есть, если что.
– Выбрось! – Петька моментально стал железным, чужим. – Отдай мне!
– Зачем?
– Если что-то случится, эту силу одним браунингом не остановишь, а вот беды точно не оберешься. Хватит с тебя кухонных ножей. Не разучилась?
– Нет.
– Вот и славно.
Они съездят в Отраду, погуляют в парке Шевченко и накатаются с детьми до одури на всех аттракционах. Петька отведет Женьку в тир.
– Дети! Смотрите! Ваша мама «Ворошиловский стрелок»! Гордитесь! Сейчас она этот тир разорит!
Две недели промчатся незаметно.
– Петя, что нам делать? Если вдруг…
– Не переживай. Я все устрою. Я поговорил уже. Вас в случае чего прикроют и помогут. Пока деньги и паек получаешь как обычно. В крайнем случае, я что-то придумаю и приеду.
На вокзале Женька вдруг повисла на нем, влипла от шеи до колен, вжалась, вцепилась и что-то шептала, заливая слезами его воротник.
– Ну перестань… – Петька оторвал от себя Женьку. – Ну что ты как в последний раз?
Кому война – кому мать родна
Котька, в отличие от остальных членов семьи, не хотел карьеры и не искал приключений. Его устраивала спокойная, размеренная жизнь на родной «Январке». Ремонт бронеавтомобилей для военного округа, просмотр чертежей, футбол по выходным. Как специалист он получил собственную комнату в общежитии, куда наконец-то мог спокойно приводить своих подруг. Дома на Мельницкой Котька появлялся только четыре раза в год – на дни рождения мамы и Ксени и на два календарных праздника – 1 января и 8 марта. Как шутила Фира: точно – раз в квартал. Это тихое холостяцкое счастье длилось до июля 1941 года. Константина Беззуба мобилизовали, несмотря на бронь, которая полагалась специалистам его уровня. Военком сказал в ответ на возмущение Котьки:
– А бронетранспортеры тоже надо кому-то ремонтировать!
Но Котька – вечный везунчик. Может, потому что фортуна – тоже женского рода, а с этой категорией у Котьки всегда были особые отношения. Ему выдали военную форму, поставили на довольствие и приписали к передвижному ремонтному батальону, который располагался на территории родного завода. Так что ему даже иной раз ночевать удавалось в родной постели. Поначалу редко, конечно, но со временем – почти каждую ночь.
