— Сегодняшний спектакль мог как-то повлиять на его решение?
— Да, возможно, переполнил чашу. Его, вдобавок ко всему прочему, сильно расстроил провал племянницы. А это был, несомненно, провал, что бы там ни говорили. Вчера ему показалось, что он пресек вздорные, по его мнению, нападки доктора на Габи. Но это была деградация. Достаточно вспомнить его безобразное поведение на сцене. Он сдался, мистер Аллейн. Поверьте мне, он просто сдался. Вы увидите, что я была права.
— Хотелось бы надеяться. — Аллейн встал. — А теперь прошу меня извинить, я должен продолжить работу.
— Конечно, идите, — сказала она, немного повеселев.
Когда он вышел за дверь, выражение лица Елены изменилось.
II
Адам Пул приветствовал Аллейна сдержанно. Он тоже переоделся и перед приходом инспектора, видимо, бесцельно слонялся по комнате.
— Так что? — спросил он. — Вам удалось продвинуться? Или это запрещенный вопрос?
— Мне кажется, я продвинулся, — ответил Аллейн. — И существенно. Я пришел поговорить с вами, а потом пойду к мистеру Доре.
— Вы все еще уверены, что Беннингтон убит?
— Да, уверен.
— Хотелось бы знать почему?
— Надеюсь, вы это узнаете еще до рассвета.
Пул встал перед ним, скрестив руки на груди.
— Не могу поверить, что это сделал кто-то из нас! — Он глянул на стену, отделяющую его гримерную от гримерной Елены. — Я слышал ваши голоса. Как она себя чувствует?
— Я думаю, более или менее нормально.
— Мне непонятно, зачем вам вообще понадобилось с ней разговаривать.
— У меня к мисс Гамильтон было несколько вопросов. Во-первых, я спросил, хочет ли она посмотреть на своего мужа перед тем, как его отвезут в морг. Она отказалась. Затем я сказал ей, что знаю о происшествии, случившемся вчера днем.
— Каком происшествии? — резко спросил Пул.
— Я имею в виду то, что произошло между ней и мужем.
— Откуда, черт возьми, вам это известно?
— Очевидно, вы об этом тоже знали.
— Конечно, знал. — Пул замолк и затем, когда до него наконец дошло, воскликнул: — Вы что, считаете это мотивом? — Он порывисто пригладил волосы. — Эта версия смехотворна и абсурдна, вы даже представить себе не можете насколько. Просто чушь какая-то.
— Простите, но я не говорил, что эта версия мне нравится.
— Я не удивлюсь, если она вам в конце концов понравится. Вообще-то, если начать фантазировать, и у меня была возможность добежать до гримерной Бена, уложить его ударом в скулу, открыть газ и вернуться вовремя для выхода на сцену. Вы знаете, какая у меня реплика во время этого выхода?
— Нет.
— Я захлопываю за собой дверь, подхожу к Елене и говорю: «Как видишь, он выбрал единственно правильный путь. Теперь мы свободны». В жизни все получилось близко к тексту, не правда ли? Кроме одного: для нас с Еленой эта проблема уже давно не существует. — Он посмотрел на Аллейна. — Впрочем, зачем я вам все это говорю? Зачем? Смерть Бена поставила передо мной массу вопросов. Среди них два главных. Как мне теперь быть с театром? И как быть со спектаклем? Послушайте, инспектор, вы, несомненно, знаете все, что нужно знать, и даже больше, о моей личной жизни. И жизни Елены. Это проклятие нашей профессии — быть все время на виду.
— За славу приходится платить, ничего не поделаешь, — отозвался Аллейн.
— Да, вы правы. Но я вам вот что скажу, инспектор: есть женщины, которые не вписываются ни в какие категории. Они стоят особняком. Вот Эллен Терри из таких. Их не касается людская молва, они выше ее. Эти женщины особенные, и их отношения с мужчинами тоже. Когда любовь приходит к концу, они расстаются без всяких сожалений и взаимных упреков. И часто не прерывают дружбы. Поэтому не пытайтесь установить какую-то связь между ее отношениями с мужем или кем-то еще и обстоятельствами его смерти. Я не знаю, о чем вы с ней говорили, но уверен, ей не приходило в голову осторожничать ради собственного блага.
— Я попросил ее рассказать об Отто Броде.
Если Пул и удивился, то виду не подал.
— Отто Брод. Одна из ее легкомысленных интрижек в середине лета в Вене под звуки вальсов Штрауса. Как, черт возьми, вы об этом узнали, я не спрашиваю. Понимаю, что не положено. Но думаю, тогда она встречалась с ним открыто, у всех на виду. Я этого человека никогда не видел, но знаю, что он — молодой интеллектуал с бледным лицом, без денег, естественно, но с определенными литературными способностями. А зачем он вам понадобился?
Аллейн рассказал, что у Беннингтона, когда он приехал в театр, при себе было письмо от Брода.
— Ну и что? — не понял Пул.
— Письмо это так и не найдено.
— Дорогой мой, я полагаю, он его выбросил или сжег.
— Это вряд ли, — ответил Аллейн. — В разговоре с мисс Гамильтон, он хвалился, что письмо — его козырная карта.
— Что он хотел этим сказать?
Пул задумчиво сунул в рот сигарету. Предложил Аллейну, но тот уже прикуривал трубку.
— Мне тоже очень хотелось бы это знать.
Пул улыбнулся.
— Я бы предложил вам выпить, но спиртное у меня в кабинете, и если…
Аллейн улыбнулся в ответ.
— С удовольствием составил бы вам компанию, но нам запрещено пить на работе.
— Да, понимаю, понимаю. — Пул глянул на свой маскарадный костюм. — Надеюсь, наш администратор достойно развлекает гостей на банкете в честь премьеры.
— Он недавно звонил. Для вас сообщения не оставил.
— Спасибо. — Пул затянулся сигаретой.
Аллейн посмотрел на него.
— Мне кажется, вы хотите мне что-то сказать. Говорите, беседа у нас неофициальная. Протокол не ведется.
— Вы проницательны. Не знаю, почему мне вдруг захотелось вам это рассказать. В комнатах по обе стороны от моей находятся две женщины. О моих отношениях с одной вы, должно быть, уже наслышаны. Это общеизвестно. У нас все закончилось, как увядает цветок, теряя лепестки. Некоторое время я притворялся, что цветок еще свежий, с сожалением наблюдая за опаданием лепестков. Но мы с самого начала знали, что это не навсегда. Она никогда не притворялась. Вот так у нас все было. Когда Елена вчера рассказала мне об отвратительном поступке Бена, я возмутился. Это было естественно, ведь он оскорбил женщину, с которой меня связывала давняя дружба. И одновременно я пришел в смятение, потому что это было возмущение, и только. Значит, с моего цветка опал последний лепесток. Вот и теперь… — Пул на секунду замолк, — теперь, когда Бен наложил на себя руки, а вы говорите, что его убили, я не испытываю никаких приличествующих этому событию эмоций.
— Люди по-разному воспринимают кризисы, случающиеся в их жизни, — заметил Аллейн.
