– Ничего, что туда сходили?
– Да, – отозвалась Элизабет, тут же решив: а в самом деле, что тут такого? Эли Лоуренс давно мертв, за свое преступление он расплатился сторицей. Уильям Престон тоже получил то, чего заслуживал, и кто она вообще такая, чтобы судить? Она уже сама соврала про двойное убийство и дала прибежище даже не одному беглому преступнику, а сразу двум…
– В чем вообще план на данный момент?
Эдриен миновал последние деревья и двинулся вброд через ручей, питающий запруду. Заговорил он только возле машины.
– Думаю, надо уезжать. – Взяв у нее из рук банку, поставил ее на землю рядом с другой. – Найти какое-нибудь другое место, начать какую-нибудь другую жизнь… Это как раз то, чего всегда хотелось Эли.
Элизабет обвела взглядом болото. Туманная дымка на глазах растворялась в воздухе, сквозь нее растопыренными желтыми пальцами пробивался солнечный свет.
– А как же начальник тюрьмы?
– Мне больше этого не надо. – Он улыбнулся, и она поняла, что Эдриен имеет в виду месть.
– Ну а золото?
– Это мне для разгона. – Он опустил голову к стоящим под ногами банкам. – Остальное пусть так и лежит, ждет, пока я вернусь за ним.
Элизабет отвернулась – прозвучавшее заявление было совершенно неприкрытым выражением доверия.
– Поехали со мной, – произнес он.
– Ты серьезно?
– Совершенно серьезно.
– Но моя жизнь – здесь.
– В самом ли деле здесь?
Вопрос встал ребром, поскольку он знал ответ не хуже ее самой. Город обернулся против нее; о прежней работе можно практически полностью забыть.
– Довольно много времени прошло, Эдриен, с тех пор как мы знали друг друга.
– Я не зову тебя замуж.
Элизабет улыбнулась этой шуточке, хотя и почувствовала спрятанную под ней подоплеку. Между ними что-то сдвинулось – наверное, из-за того, подумалось ей, что им пришлось вынести прошлой ночью. Может, дело было в нежности, рожденной прикосновениями, или в простом тепле взаимопонимания… Может, оба они тихо страдали от одиночества и страстно желали стать кем-нибудь еще. Чем бы это ни объяснялось, его глаза стали не такими настороженными, а улыбка охотней появлялась на лице. Она тоже поймала себя на этом, но боялась, что просто дает о себе знать старое юношеское увлечение, тот самый лихорадочный сон. Эдриен улыбался во весь рот, весь израненный и прекрасный в желтом утреннем свете. И пусть даже все действительно так просто, она вполне может соблазниться.
«Найти какое-нибудь другое место, начать какую-нибудь другую жизнь…»
– Я не хочу больше оставаться один, – произнес Эдриен; и это подвигло ее выслушать, как он говорит трудную правду.
Но и остальных тоже нельзя было списывать со счетов. Гидеона. Ченнинг. Фэрклота.
– Мне очень жаль, но… – сказала Элизабет.
Но в мотеле он сказал:
– Подумай еще.
Улыбка вернулась, но той бесшабашности и обаятельной легкости уже как ни бывало. Он казался каким-то озабоченным и нервным – вот она, горькая сторона одиночества…
– Я очень рада за тебя, Эдриен. Что ты отказался от мысли мстить.
– Но ты не поедешь со мной?
– Не могу. Прости.
– Это из-за того, что ты видела, как я избил тех двоих?
– Нет.
Он отвернулся с напряженным лицом.
– Ты думаешь, что я трус? Что просто решил сбежать от всего?
– По-моему, никто не запрещает тебе уехать, куда твоей душе угодно.
– Оливет сказал, что были другие заключенные с другими секретами. А что, если это так? Что, если и другие страдают так же, как я?
– Тебе нельзя возвращаться, – сказала Элизабет. – И дело даже не в ордере на твой арест за убийство. Просто никто не поверит твоему слову против слова начальника тюрьмы. Со своими прикормленными охранниками он неуязвим. Это просто гениально – то, что он делает.
– Потому что зэки регулярно врут, и зэки регулярно мрут.
– Вот именно.
В лицо Эдриена бросилась кровь, глаза встревоженно провожали проносящиеся по пыльной дороге автомобили.
– Пожалуй, все-таки надо убить его.
– Найди себе какое-нибудь место, – произнесла Элизабет. – Устрой свою жизнь.
Ей показалось, что он согласно кивнул, но Эдриен лишь упрямо упер подбородок в грудь.
– Никто за пределами этой тюрьмы не понимает, насколько он опасен. Не ведает, чем он занимается и какое удовольствие это ему доставляет. Просто не знаю, как буду воспринимать все это через месяц или через год… А что, если Эли ошибался?
– Даже если так, это едва ли имеет значение. Тебя ищут все без исключения копы штата, и тебе нужно все как следует обдумать. Если тебя прихватят за убийство Престона, ты попадешь в ту же самую тюрьму к тому же самому начальнику.
Он помотал головой, но Элизабет была непреклонна.
– Посмотри-ка на меня! Эдриен, давай я подумаю, что могу сделать. Если он допускает ошибки, то нам может улыбнуться удача. Какой-нибудь другой заключенный. Охранник, который больше не может молчать. Потерпи. Так уж вышло, что недавно мне пришлось плотно пообщаться с полицией штата…
Он приподнял брови, его губы скривились.
– Это что, шутка?
– Может, и шутка.
И вот оно опять: улыбка, забившееся вдруг чаще сердце.
– Ладно, – сказал Эдриен. – Уеду.
– Вот и хорошо.
– Но все-таки выжду денек – на случай если ты вдруг передумаешь.
– Не передумаю.
– Здесь. В этом мотеле.
– Эдриен…
– Это же целая куча денег, Лиз! Половина – твоя. Никаких обязательств. Ничто тебя не связывает.
Томительную секунду она смотрела ему прямо в глаза, а потом поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
– Похоже на прощание, – произнес Эдриен.
– Это на удачу. – Элизабет взяла его лицо в ладони и долгим поцелуем приникла к его губам. – А вот это уже на прощание.
* * *
Дорога домой далась нелегко. Элизабет твердила себе, что все нормально, что он справится. Но это была лишь половина проблемы. Она до сих пор ощущала вкус его губ, то, как он ответил на ее поцелуй.
«Ты едва его знаешь, Лиз!»
Она произнесла это дважды, но если знание было в том поцелуе, тогда она довольно неплохо знала Эдриена – очертания его рта, то, как его губы могут мягко прижаться к ее губам… Он ведь просто мужчина, твердила она себе – не оборванная до конца ниточка из далекого прошлого. Но ее чувства к нему никогда не были столь простыми. Они проявлялись в ее снах, томительным послевкусием надолго оставались с ней, как и этот его поцелуй. Даже теперь они всеми силами старались смутить ее, и такая уж штука детские эмоции: любовь и ненависть, гнев и желание – их не упрячешь в коробку, не задвинешь куда-нибудь под шкаф…
