– Последний шанс, детектив.
– Не думаю.
Начальник тюрьмы бросил взгляд на престарелого соседа, на его жену с телефоном.
– Вы не сможете вечно прятаться за спиной у старика. – Он показал свои пустые глаза и все те же белоснежные зубы. – Только не в таком городишке.
32
Он высоко ценил эту силосную башню, поскольку, равно как и он сам, она была создана для вполне конкретной цели. Башня выполняла свою задачу день за днем, год за годом. Никто не благодарил ее за это или хотя бы просто замечал ее. Теперь она обветшала и всеми позабыта, поля вокруг заросли деревьями, ферма при ней – не более чем темное пятнышко, затерявшееся среди зеленых просторов. Сколько лет прошло с тех пор, когда хоть кто-то за ней ухаживал?
Семьдесят?
Сто?
Он открыл ее еще мальчишкой и ни разу за все эти годы не видел рядом с ней ни единой живой души. Ходили слухи, что все десять тысяч акров окружающей ее территории принадлежали некоей целлюлозно-бумажной компании из Мэна. Если б понадобилось, он мог бы уточнить – купчая какого-то рода наверняка похоронена в одном из ящиков городского суда. Но зачем заморачиваться? Леса тут глухие и пустынные, поляна настолько тиха и безлюдна, что более укромного места он в жизни не видывал. Бетон раскрошился. Сталь проржавела насквозь.
Но это сооружение все еще стояло.
И он сам все еще стоял.
Не все из тех женщин попадали в эту башню, но все-таки большинство: боевые и с сильной волей – те, которых надо было сделать помягче. Кое-кто был готов умереть практически с того самого момента, как он похищал их, словно они чувствовали, будто сами почему-то заслужили такое, желали, чтобы и он сам поскорей отправил их в небытие, или же у них отключалась какая-то жизненно важная часть при одной только мысли о скором конце. Такие неизбежно оказывались разочарованием. Но разве не все они – сплошное разочарование?
Да, в основе своей.
Зачем же тогда трудиться?
Замедлив ход перед красным дубом, простершим свои сучья над шоссе, он свернул на узкую колею на краю участка и углубился в лес. Остановил машину перед воротами, которые сам и поставил здесь много лет назад. Выбравшись из машины, отпер здоровенный замок и растащил створки по сторонам. Лесная дорога у него за спиной была пуста, но он поторапливался: загнал автомобиль подальше под деревья, а потом опять закрыл ворота. Отгородившись от внешнего мира, опять задал себе все тот же вопрос. Зачем вообще трудиться?
Потому что неудачи громоздились друг на друга.
Потому что все дороги вели к Элизабет.
«Именно в страдании отрешаемся мы от владычества времени и суетных вещей, представая пред лицом глубочайшей из истин»
[48].
Это была одна из его самых любимых цитат.
«Глубочайшей из истин…»
«От владычества времени и суетных вещей…»
Автомобиль, подскакивая на ухабах, продвигался среди зарослей кустарника, и он ощущал, как поднимается лихорадочное беспокойство надежды. Он любит Элизабет, а Элизабет любит эту девушку. Он думал, что это сработает, и в тени башни уже чувствовал себя убежденным, как никогда.
«От владычества времени и суетных вещей…»
Выбравшись из машины, внимательно оглядел край леса и поляну. Никакого движения – вокруг никого. Открыв машину, достал брезент, ведро и десять галлонов воды. Он предпочел бы подержать эту в башне еще денек, но все развивалось слишком быстро и могло покончить с Элизабет.
Это обязательно случится.
Он чувствовал это.
И жутко этого боялся.
Вытащив электрошокер, захлопнул дверцу и еще раз обвел быстрым взглядом поляну, окруженную со всех сторон высокими деревьями – крошечный пятачок травы, сорняков и обломков каких-то проржавевших механизмов.
Посмотрел на башню, на висящий на цепи замок.
Ключ тяжело оттягивал карман.
* * *
Ченнинг уже думала, что он вообще никогда не появится. После долгих часов на лестнице мускулы горели огнем, пересохший язык едва ворочался во рту. Она не рассчитывала на жару, на постоянное напряжение. Притаилась в восьми футах от пола и думала, что ее не видно, когда маленькая дверца наконец открылась.
Снаружи – яркий свет.
Зрачки у входящего сужены.
Большинство людей просто ослепнет, шагнув в темноту, и она рассчитывала на это, тихонько молясь, пока за стеной нарастал шум мотора. Твердила себе, что это не подвал. Она не связана, и вообще она уже не тот человек. Но этой линии было очень непросто придерживаться.
Он уже здесь.
Он пришел.
Ченнинг слышала, как машина задела что-то днищем под натужный стук мотора и как тот пощелкивал в наступившей вскоре тишине. Он предполагал найти ее связанной и беспомощной, истерзанной жарой и страхом. Но все произойдет не так. Да, сломанная перекладина проржавела, но это по-прежнему сталь, все еще крепкая местами. Первым делом он просунет внутрь голову, моргая и прищуриваясь.
Она затаила дыхание, когда на ручках загремела цепь, ноги задрожали. Ченнинг ничего не могла с этим поделать.
«О господи, о господи…»
Кого она пытается обмануть? Он сдернет ее с лестницы, будто пушинку. Стащит вниз, изнасилует и убьет. Ченнинг видела это, будто это уже произошло, поскольку нечто подобное уже происходило, и испытанный ужас было просто невозможно забыть.
«Элизабет…»
Цепь в последний раз скрежетнула по двери.
Он входил.
Когда дверь открылась, Ченнинг увидела его тень, почувствовала его движение. Он остановился прямо перед дверью, и двадцать секунд… тридцать… минуту абсолютно ничего не происходило. Потом щелкнул фонарик, выстрелив внутрь башни копьем света. Мазнул по дальней стене, после чего коснулся обрывков пластиковых стяжек и замер на них. Через несколько секунд свет погас.
– Ты на лестнице, дитя мое?
«Нет…»
– У меня тут одна молодая дама свалилась с этой лестницы как-то раз. Не знаю, насколько высоко она успела залезть, когда это произошло. Но в любом случае достаточно высоко, чтобы сломать шею. Ты добралась до самой крыши? Оттуда весьма неплохой вид, кстати.
Ченнинг начала плакать по-настоящему.
