– Ты знаешь, что представляет из себя песчаная тигровая акула?
Его голос прозвучал совсем тихо, но Гидеон все равно дернулся, поскольку это были первые слова, которые произнес преподобный за десять долгих минут. Машина уже выехала за пределы города. Девушка перестала извиваться в путах.
– Нет, сэр. Если вы только не имеете в виду обычных тигровых акул.
– У песчаных тигровых акул эмбрионы дерутся и умирают прямо в материнской утробе. Когда они достаточно вырастают, то нападают друг на друга прямо там, в тесноте и кромешной тьме. Рвут друг друга на куски, пока в живых не останется только один, и вот он-то со временем и родится на свет. Все остальные уже съедены или оставлены гнить. Братья. Сестры. Даже неоплодотворенные яйца, если какие-то остались.
Они проехали еще милю.
– Для тебя это похоже на Бога? Подобная дикость?
– Нет, сэр.
– Ну, а на меня?
Гидеон ничего не ответил, поскольку было совершенно ясно, что ответа от него не ждут. Преподобный сидел за рулем, превратив глаза в узкие щелочки, под подбородком у него играли желваки. Гидеон отважился обернуться и увидел, что девушка наблюдает за ними. С трудом втягивает воздух через нос. Пытается дышать. Она покачала головой, и Гидеон ощутил такой же страх.
Чокнутый.
С концами чокнутый!
Через две минуты показалась церковь. Преподобный дважды проехал мимо нее, приглядываясь, вытягивая шею. Остановился перед въездом, оглядел дорогу в обе стороны сквозь лобовое стекло и зеркало заднего вида.
– Видишь что-нибудь?
– Например?
– Полицию. Других людей.
– Нет, сэр.
– Точно?
Гидеон промолчал, и через несколько секунд тишины священник проехал по извилистой подъездной дорожке и остановил машину.
– Оставайся тут.
Преподобный открыл дверцу, и ветер принес запахи лета – каждого лета на памяти Гидеона. На миг подумалось о лучших временах, но тут дверь багажника открылась, и Лиз принялась вырываться, брыкаясь слишком неистово, шумно и сильно, чтобы на это смотреть, так что Гидеон уже просто визжал в голос к тому моменту, как она упала на голую землю и все то же жуткое потрескивание заставило ее обмякнуть, словно мертвую. Ему хотелось помочь ей. Но преподобный пригвоздил его к месту все теми же пустыми глазами, до основания сокрушив ту его часть, которая думала, что последуют объяснения. Он представлял себе это всего каких-то несколько секунд назад. Машина остановится. Священник подмигнет и рассмеется, и все вокруг вдруг тоже покатятся со смеху. «Здорово же меня разыграли!» – поймет он.
Но это был не розыгрыш.
Священник закинул свою дочь на плечо. Сорвал полицейскую ленту, наклонился к деревянной двери, которая рывком открылась и поглотила их. Гидеон вдруг остался с девушкой один на один.
– Пожалуйста, не плачь! По-моему, он просто болен. Или не сознает, что делает.
Но когда священник появился опять, девушка стала делать попытки вырваться. Силилась кричать из-под серебристой ленты и отбивалась, как отбивалась Лиз, так же раскрасневшись и настолько отчаянно, что Гидеон выбрался из машины и потянул священника за рукав, пока тот выволакивал ее из багажника.
– Преподобный, пожалуйста! Это же просто девушка! Ей просто страшно!
– Что я говорил насчет машины?
– Давайте просто вернемся в город, хорошо? Это все не может быть по-настоящему. Ничего из этого не может быть по-настоящему!
Все это было словно страшный сон, и Гидеон умолял себя проснуться. Но солнце пекло слишком сильно, чтобы сниться во сне, церковь была слишком высокой и крепкой. Он попытался было опять остановить священника, но тот просто отпихнул его – достаточно сильно, чтобы что-то лопнуло в груди. Гидеон упал, сильно ударившись о землю, и почувствовал, как сквозь повязки растекается что-то горячее. Священник засунул девушку под мышку. Гидеон ухватил его за ремень; попытался подняться.
– Отпусти, сынок.
– Преподобный, прошу вас…
– Я сказал, отпусти.
Но Гидеон не повиновался.
– Все это неправильно, преподобный, и это не вы! Пожалуйста, прекратите! – Вцепился в ремень еще крепче, потащился по земле. – Пожалуйста!
Сделал последнюю попытку встать, но тут электрошокер коснулся его груди, и преподобный Блэк – даже не посмотрев на него второй раз – нажал на спусковую кнопку и вырубил его.
* * *
Очнувшись, Элизабет ощутила движение, а в полутьме вокруг, словно по волшебству, стал проявляться интерьер церкви. Ее куда-то несли среди поваленных скамей и разноцветных стекол, и на миг показалось, что тоже по какому-то волшебству она вновь оказалась в собственном детстве. Знакомы были каждая балка над головой, каждый скрип рассохшихся половиц…
– Отец…
Но после этого умиротворяющего момента память начала болезненно пробуждаться, мелкими фрагментами – неясными и разрозненными, как осколки разбитого стекла. Серебристый скотч. Боль. Ничто из этого не имело ни малейшего смысла.
– Папа?
– Терпение, – произнес он. – Мы почти на месте.
Элизабет заморгала, и разрозненные кусочки посыпались дальше – дети, багажный отсек машины, жуткий ожог, сваливший ее с ног во второй раз… Все это действительно было? Она просто не могла в это поверить, но перед глазами все расплывалось, а боль пронзала все тело так, словно с нее содрали кожу и все жизненно важные нервы вылезли наружу из тела.
Он опустил на нее взгляд и улыбнулся, но в глазах его не было ничего осмысленного. «Скоро мы будем вместе», – сказал он, и тут же все недостающие детали лавиной обрушились на нее: борьба у двери и вдруг наступившая тишина, синий брезент, какое-то движение и жаркое прикосновение кожи Ченнинг. Тут она стала вырываться, так что он бросил ее на пол и прижал металлические ро́жки к ее коже. А когда Элизабет очнулась вновь, то уже лежала обнаженная на алтаре. «Не плачь», – сказал он; но она просто не могла удержаться. Слезы обжигали лицо. Было очень больно, очень страшно и першило во рту. Это не ее отец, не ее жизнь! Она попыталась привстать, увидела на полу Ченнинг, позвала ее – да, я тоже тут!
– Зачем ты все это делаешь?
– Не смущайся. – Он отвернулся, и она заизвивалась в путах. – Здесь в этом нет нужды, только не между нами.
Он произнес это негромко и мягко, снимая пиджак и вешая его на скамью. Рядом с пиджаком лежал какой-то сверток. Когда он открыл его, Элизабет увидела белую холстину, аккуратно сложенную. Он встряхнул ее, чтобы расправить, и вот тогда-то вся чудовищность его грехов пустила корни и расцвела, словно какой-то жуткий цветок.
«Его церковь…»
«Все эти ужасные вещи…»
– Все эти женщины…
