– У Бекетта задет позвоночник, – сказала Элизабет. – Нельзя его двигать.
– Да, я знаю. И у мальчика внутреннее кровотечение. Но мы с тобой можем ехать. Девушка тоже.
Элизабет повернулась к Ченнинг – такой маленькой, да еще и так скукожившейся, что выглядела от силы лет на десять.
– Никто не станет винить тебя за то, что ты сделала, зайка. Ты – жертва. Ты можешь остаться.
Та покачала головой.
– Нет.
– Здесь твой дом…
– Ради чего мне тут оставаться? – В пустоте церкви голос девушки прозвучал совсем пронзительно. – Чтобы в меня всю жизнь тыкали пальцами? Чтобы быть тут шизанутой овцой, которую насиловали почти двое суток, долбанутой на всю голову оторвой, которая убила двоих людей, а потом еще четырех? – Она задохнулась, и при этом зрелище все острые углы в сердце Эдриена моментально сгладились. – Я хочу остаться с вами! Вы мои друзья. Вы все поймете.
– А как же твои родители?
– Мне уже восемнадцать. Я не ребенок.
Эдриен увидел, что Лиз с этим согласна – по тому, как она наклонилась и прижалась к девушке лбом.
– Так как мы всё разрулим? – спросил он.
Лиз рассказала им, как предлагает поступить. Когда все было согласовано и понято, она в последний раз встала над телом отца. У Эдриена не было ни малейшего представления, о чем она думает, но Лиз не стала тут задерживаться, или прикасаться к своему отцу, или говорить какие-то приличествующие случаю слова. Вместо этого набрала «911» и сказала то, что должно было привести всё в движение: «Ранен полицейский», – а потом опустилась на колени рядом с Бекеттом и дотронулась до его лба.
– Я ничего не понимаю и не думаю, что когда-нибудь пойму. Но я надеюсь, что ты еще будешь жив, когда они приедут сюда, и что когда-нибудь ты сможешь объяснить.
Может, Бекетт услышал ее, а может, и нет. Глаза его были закрыты, и он едва дышал.
– Лиз…
– Я знаю, – отозвалась она. – Часики тикают.
Но Гидеон оказался тверже. Он тоже хотел ехать с ними. Буквально умолял.
– Ну пожалуйста, Лиз! Пожалуйста, не бросайте меня!
– Тебе нужен врач.
– Но я хочу поехать с вами! Пожалуйста, не бросайте меня! Прошу вас!
– Просто расскажи людям, как все на самом деле произошло. Ты не сделал ничего плохого. – Она поцеловала его в лицо, и поцеловала крепко. – Я обязательно вернусь за тобой. Обещаю.
Они оставили его, выкликающим ее имя; и тут Эдриен осознал, что у него, наверное, уже никогда больше не будет острых углов в сердце.
Так много любви.
Так много горя.
Снаружи, со стороны заката, уже доносился нарастающий вой сирен.
– Все с ними будет хорошо, – произнесла Лиз, но никто не ответил. Она говорила сама с собой.
– Надо двигать.
Лиз кивнула, чтобы показать Эдриену, что он прав и что она это знает.
– Ты поведешь?
– Конечно.
Элизабет усадила Ченнинг на заднее сиденье, сама устроившись впереди.
– И у нас все будет хорошо, – произнесла она, и опять никто никак не отреагировал.
Не включая фар, Эдриен буквально на ощупь повел машину по подъездной дорожке.
– Подожди здесь, – сказала Лиз; и они подождали, пока над горбушкой горы не взметнулись лучи фар и они окончательно не убедились. «Скорые». Патрульные машины. С Гидеоном все будет в порядке, и даже у Бекетта есть шанс выкарабкаться.
– Ладно, – произнесла Элизабет. – Теперь можно ехать.
Эдриен отвернул машину от сирен и полыхания мигалок. Когда путь был наконец свободен, включил фары.
– И куда подадимся?
– На запад, – отозвалась Элизабет. – Прямо на запад.
Эдриен кивнул; девушка тоже.
– Нужно только кое-куда заскочить, – произнес он и при первой же возможности направил автомобиль к востоку.
Эпилог
Семь месяцев спустя
Вид с вершины пустынного холма открывался просто исключительный. Вокруг, куда ни кинь взгляд, вздымались горы, бурые и растрескавшиеся, словно старая кость. Дом был того же цвета, глинобитный и, подобно черепахе, сливался с зарослями кактусов, эвкалиптов и пустынных акаций. Стены в два фута толщиной, полы выложены узорчатой изразцовой плиткой. Позади дома располагался обнесенный глинобитной же стеной дворик с плавательным бассейном. Фасад почти целиком представлял собой крытую террасу, с ее раскинувшимися вокруг видами и утренним кофе. Элизабет приканчивала уже вторую чашку, когда из дома вышел Эдриен, чтобы составить ей компанию. Он был босиком, джинсы выцвели так, что стали почти что белыми. На фоне загара резко выделялись белые шрамы, но и открывшиеся в улыбке зубы отнюдь не уступали им в белизне.
– А где Ченнинг?
Он присел на второе кресло-качалку, и Элизабет молча показала рукой. Ченнинг была лишь пятнышком на дне долины, лошадь под ней – серая в яблоках. Они пробирались вдоль обычно сухого русла, в котором после дождей, пришедших с северных гор, теперь бурлила и клокотала вода. Лиз не могла разглядеть лица Ченнинг, но предположила, что та улыбается. Такая уж была штука с этой серой в яблоках.
– Как она? – спросил Эдриен.
– Она сильная девчонка.
– Вообще-то это не ответ.
– Толк от психотерапии есть.
Эдриен бросил взгляд на запыленный пикап, притулившийся возле террасы. Дважды в неделю Элизабет и Ченнинг выбирались на нем в город. Они никогда не обсуждали подробностей с Эдриеном, но солидарно считали, что психотерапевт им попался грамотный. Обе словно раскрепощались, вернувшись оттуда; на их лицах с большей готовностью появлялись улыбки.
– Тебе тоже надо как-нибудь съездить, – заметила Элизабет. – Всегда полезно с кем-нибудь поговорить.
– Я это уже и так делаю, прямо в настоящий момент.
– Эли не в счет.
Эдриен улыбнулся и пригубил кофе. Насчет Эли она ошибалась, но он и не ждал, что она поймет.
– Ну, а сама-то как? – спросил он.
– Ответ тот же, – ответила Лиз.
Но обмануть его было трудно. Иногда она просыпалась с криком, и он часто находил ее за пределами дома в три часа утра. Никогда не дергал ее вопросами – просто следил, чтобы ей не угрожали койоты, или пумы, или сны, навещавшие ее со столь неумолимой предсказуемостью. Обычно она оказывалась в одном и том же месте на краю сухого русла, на плоском узком камне, хранящем тепло дня. Стояла, выпрямившись, в тоненьком домашнем халатике или завернувшись в одеяло, и всегда смотрела на звезды, думая, наверное, о своей матери, Гидеоне или обо всех тех ужасах, что натворил ее отец. Эдриен точно не знал и не спрашивал. Его задача заключалась в том, чтобы стоять на террасе и тихонько кивнуть, когда она возвращалась в дом, проведя мимоходом пальцем ему по плечу, словно в благодарность.
