– Я действительно не имею права это обсуждать.
Старик уже осушил свой стакан, и на дне теперь лишь краснела одинокая вишенка. Он избегал ее взгляда, и Элизабет подумала, что понимает его. Он знал про интрижку. Мог воспользоваться этим, чтобы посеять сомнения в умах присяжных, но Эдриен ему не позволил.
– Меня глубоко огорчает, дитя мое, что ты приехала в такую даль, только чтобы послушать пустую болтовню и не узнать практически ничего ценного. Я надеюсь, ты простишь старика за столь недостойную отговорку, но что-то я притомился…
Элизабет взяла его за руку – косточки под тонкой кожей казались легкими и колючими.
– Не будешь ли так добра соорудить мне еще стаканчик? – Он высвободил руку и передал ей стакан. – У меня сердце болит при мысли об Эдриене, да и ног под собой почти не чувствую.
Элизабет налила ему добавки и посмотрела, как он берет стакан.
– Ты в курсе, что здесь однажды ночевал Джордж Вашингтон? – Фэрклот неопределенно махнул рукой вокруг. Он действительно здорово устал, так что казался чуть ли не прозрачным. – Я часто гадаю, в какой именно ком-нате.
– Оставлю вас в покое, – произнесла Элизабет. – Спасибо, что поговорили со мной.
Она уже направлялась к высоким, широким дверям, когда он заговорил вновь.
– Знаешь, как я заработал свое прозвище?
Элизабет повернулась спиной к загибающейся наверх лестнице и почерневшему от времени полу.
– Да, слышала эту историю.
– Тот судья-кремень был прав в одном. Адвокатам не следует быть эмоционально вовлеченными. Нам нужно оставаться сильными, когда наши клиенты проявляют слабость, цельными и честными, когда они насквозь испорчены. И это не просто фанаберия. Это основной закон нашего ремесла. – Он поднял на нее взгляд из глубины своего кресла. – Это получалось у меня со всеми клиентами, пока не появился Эдриен.
Элизабет затаила дыхание.
– Мы семь месяцев готовились к процессу, сидели бок о бок все эти долгие недели в суде. Я не хочу сказать, что Эдриен идеал, – бог свидетель, он такой же человек, как и мы все, – но когда его осудили, во мне словно что-то сломалось, что-то жизненно важное, будто какой-то адвокатский орган вдруг прекратил работать. Я сохранял лицо, ты не думай. Поблагодарил судью, пожал руку прокурору… Дождался, пока зал не опустеет, а потом положил голову на стол защиты и разрыдался, словно дитя. Ты спрашивала, есть ли что-нибудь, что я могу тебе рассказать, и я думаю, это оно и есть. Последний процесс Плаксы Джонса. – Он кивнул на жидкость в стакане. – Печальный старик и его слезы. Пожалуй, этим и ограничимся.
* * *
Вернувшись в отдел, Элизабет гордо промаршировала сквозь двери, не замедляя шаг. Эдриен говорил правду – вот какое послание скрывалось в словах старика. Теперь надо было узнать, что у них на него есть. Не по поводу смехотворного нарушения границ частной собственности – по поводу убийства. Ей нужны были ответы.
– Что ты тут делаешь, Лиз?
Она с ходу свернула в помещение для инструктажа, все тем же быстрым решительным шагом. Бекетт всей своей тушей пробирался между столами, пытаясь перехватить ее, когда она нацелилась прямиком на кабинет Дайера.
– Лиз! Погоди!
Ее рука уже нащупала дверную ручку.
– Стой! Лиз! Господи…
Но дверь уже открывалась. Дайер стоял возле стола. Как и Гамильтон с Маршем.
– Детектив Блэк! – Гамильтон заговорил первым. – А мы тут как раз про вас беседовали…
Элизабет в нерешительности застыла.
– Капитан?
– Тебе сюда нельзя, Лиз.
Элизабет перевела взгляд с Дайера на сотрудников полиции штата. За окном давным-давно стемнело – поздновато для случайного визита.
– Что там насчет меня?
– Новые свидетельства, – сказал Гамильтон. – Хотелось бы послушать, что вы думаете насчет них.
– Я этого не позволю, – вмешался Дайер. – Тем более без адвоката.
– Можем пока без протокола, если хотите.
Дайер отрицательно покачал головой, но Элизабет подняла руку.
– Все нормально, Фрэнсис. Если есть новые свидетельства, я хочу про них услышать.
– Ладно, без протокола так без протокола. Заходи и закрой дверь. Нет, не ты, Бекетт!
– Лиз? – тот только развел руками.
– Все нормально. Я в порядке.
Она пыталась убедить себя, что это так, но вид у Дайера был совершенно сломленный. Даже на Гамильтона с Маршем вдруг словно навалилась какая-то невидимая ноша. Элизабет всеми силами постаралась сохранить уверенность в себе и боевой настрой. Она приехала за Эдриеном, поскольку убежденность старого адвоката стоила для нее куда дороже любых материальных доказательства, с которыми она до сих пор имела дело. Но атмосфера в тесном переполненном людьми кабинете казалась какой-то густой и тошнотворно сладкой на вкус. Это страх, осознала Элизабет. Она зашла за порог на каких-то три шага и уже едва не умирала от страха.
– Меня в чем-то обвиняют?
– Пока нет. – Гамильтон прикрыл дверь.
Она кивнула, но «пока нет» означало, что все еще впереди – и не просто впереди, а практически на подходе.
– О каких свидетельствах идет речь?
– О данных криминалистического исследования подвала. – Пальцы Гамильтона коснулись лежащей на столе папки. – Есть что-нибудь, что вам хотелось бы рассказать нам относительно произошедшего там? – Его голос доносился будто бы откуда-то издалека. – Детектив Блэк?
Теперь уже все трое смотрели на нее – Дайер с неожиданной тревогой, а агенты штата с такой неприкрытой жалостью, что та казалась чуть ли не гротескной.
– Мы получили результаты анализа ДНК, – произнес Гамильтон. – С проволоки, которой связывали Ченнинг Шоур. Лаборатория определила наличие на ней крови двух разных людей. Первая, естественно, принадлежит девушке, как мы и ожидали. – Он сделал паузу. – Второй образец принадлежит неустановленному лицу.
– Какому-то второму лицу?
– Да.
– Кому-то из братьев Монро? – предположила Элизабет.
– Оба брата исключаются.
– Тогда это кровь с какого-то другого преступления. Загрязнение путем переноса. Старая улика.
– Мы так не считаем.
– Тогда должно быть какое-то другое объяснение…
– Можно взглянуть на ваши запястья, детектив Блэк?
Все посмотрели на ее рукава, на легкую курточку с наглухо застегнутыми манжетами. Гамильтон подался вперед, выражение его лица было таким же мягким, как и голос.
– Только не думайте, что мы такие уж звери…
Элизабет держала руки совершенно неподвижно, хотя все тело у нее буквально горело огнем.
