– Не понимаю, к чему это вы.
– Если есть какая-то причина, по которой вы сорвались…
– Меня не должно быть здесь, – произнесла она.
– Если имеются смягчающие обстоятельства…
– Меня тут вообще не должно быть!
Элизабет быстрым шагом устремилась к двери – кровь оглушительно шумела в ушах, кожу по-прежнему пекло. Она не думала о том, почему устала думать, равно как чувствовать, вспоминать, разговаривать… Были только время и место, и больше совершенно ничего, блин, совершенно ничего не имело значения! Как раз это все тут отказывались понимать.
На том подвале поставлен крест.
Все кончено.
На миг она ощутила у себя за спиной Бекетта, его голос на лестнице, потом на улице. Прибавила шагу, скользнула в автомобиль и резко газанула, увидев его лицо, мелькнувшее перед ней белым пятном. Его руки взлетели вверх и тут же опали по бокам. Она все жала на газ, позволяя автомобилю вести разговор. Жгла резину на поворотах. Вдавливала педаль в пол на прямиках. Кожа все так же горела, но теперь это были больше стыд и злость, и в основном на саму себя.
ДНК на проволоке!
Ее рука ударила по рулю.
Элизабет хотела двигаться, и двигаться вечно. А если нет, так напиться. Хотела остаться одна в темноте, сидеть в кресле и ощущать приятную тяжесть стакана в руке. То, что застряло в памяти, по-прежнему никуда не денется, но краски потускнеют; от братьев Монро останутся лишь бледные тени; карусель прекратит свой бег.
Бекетт, однако, смотрел на это явно по-другому. Его автомобиль влетел на ее подъездную дорожку всего лишь через двадцать секунд после ее собственного.
– Тебе-то что здесь надо, Чарли?
– Я слышал, что они говорили. – Бекетт остановился на нижней ступеньке крыльца. – Хоть и через дверь, но слышал.
– Ну и чё?
– А то, что я не знаю, что делать. – Вид у него был такой же сломленный, как и у Дайера, когда он безуспешно пытался отвести взгляд от ее рук, прятавшихся в рукавах куртки. – Лиз, господи…
– О чем бы они там ни говорили, ко мне это не имеет абсолютно никакого отношения. Я – коп. У меня все нормально.
– Если там что-то произошло…
– Я просто пристрелила их, как и сказала. И ничуть об этом не жалею. Помимо этого, рассказывать больше нечего. Хорошие парни победили. Девушка жива.
– А если это как раз она и начала говорить? Если Гамильтон с Маршем сумели пролезть мимо адвокатов ее папаши?
– Она сказала бы ровно то же самое.
– Может, в этом-то и проблема… То, как между вами обоими все складывается. – Он наклонил свою крупную башку набок, и тени двинулись по изломанному рельефу его лица. – Ты только помогаешь поверить в худшее.
– Потому что мы присматриваем друг за другом?
– Потому что когда ты говоришь, то используешь в точности те же самые слова. Посмотрела бы ты на ваши объяснительные! Положи их бок о бок и скажи, что ты видишь. Одни и те же слова. Одно и то же построение фраз.
– Совпадение.
– Покажи мне свои запястья.
– Нет.
Он потянулся, чтобы взять ее за руку, но Элизабет отвесила ему такую оплеуху, что звук ее больше походил на выстрел. Оба застыли в наступившей тишине. Напарники. Друзья. В этот миг – враги.
– Я это заслужил, – проговорил наконец Бекетт.
– Еще как, блин, заслужил!
– Прости. Я просто…
– Проваливай, Чарли.
– Нет.
– Уже поздно.
Она завозилась с ключами, а Бекетт наблюдал за ней из тумана собственной досады. Когда дверь между ними закрылась, он повысил голос.
– Ты должна была позвонить мне, Лиз! Ты не должна была переться туда в одиночку!
– Езжай домой, Бекетт.
– Я твой напарник, черт тебя подери! Есть устав!
– Я сказала, езжай домой!
Она прислонилась всем весом к двери, ощущая, как сжимается сердце, чувствуя прикосновение твердого дерева. Бекетт все еще стоял с другой стороны, наблюдал. К тому моменту, как он уехал, Элизабет вся тряслась и не знала, почему.
Потому что люди заподозрили?
Потому что ее кожа до сих пор горела?
– Прошлое в прошлом. – Прикрыв глаза, она произнесла это еще раз: – Прошлое в прошлом, а настоящее в настоящем.
– Так вот как вы это делаете?
Голос донесся из темного угла за диваном, и рука Лиз машинально метнулась к рубчатой рукояти за поясом, прежде чем она опознала его.
– Черт бы тебя побрал, Ченнинг! – Сняв руку с пистолета, врубила верхний свет. – Какого хрена ты тут делаешь?
Девушка с ногами забилась в глубокое кресло. На ней были джинсы и кеды. Тускло блеснул облупленный лак на ногтях. Капюшон все той же худи низко сидел на глазах. Какими бы они ни были яркими, вид у девушки был затравленный – узкие плечики подались вперед, в кулачке крепко зажата рукоятка кухонного ножа.
– Простите. – Она положила нож на подлокотник кресла. – Я не очень хорошо воспринимаю разозленных мужчин.
Элизабет заперла дверь. Пройдя к креслу, подобрала нож и положила его на кухонный стол.
– Как ты сюда вообще попала?
– Вас не было дома. – Ченнинг показала за спину большим пальцем. – Отжала раму.
– И с каких это пор ты вламываешься в чужие дома?
– До сегодняшнего вечера – ни разу. Вам надо бы поставить сигнализацию, кстати.
– А это тебя остановило бы?
– С вами мне как-то спокойней. Простите.
Элизабет открыла воду в раковине, поплескала на лицо. Она не знала, искренне ли девушка просит прощения, или нет. В конце концов, это неважно. Ей просто больно. Как сейчас и самой Лиз.
– А твои родители знают, что ты здесь?
– Нет.
– Мне грозит привлечение к уголовной ответственности, Ченнинг. Ты – потенциальный свидетель против меня. Это было… не слишком мудро.
– А может, я сбегу.
– Нет, не сбежишь.
– Знаете, а я могла бы. – Ченнинг встала и прошлась вдоль длинного ряда книг. – Убежать. Свалить нахер отсюда.
Сквернословие совсем не подходило к этому юному безупречному ротику, и девушка словно читала мысли самой Элизабет.
– Скажите мне, что сами об этом не подумывали! Скажите, что буквально только что об этом не подумали! – Ченнинг махнула в сторону двери, имея в виду и Бекетта, и тот разговор, и ту мантру, что граничила с молитвой. – Бросить все к чертям. Исчезнуть.
– Это мои, а не твои проблемы, Ченнинг. Ты можешь делать что угодно и стать кем угодно.
