– Они следят за мной, – произнес Эдриен вслух. – По-моему, они были на ферме. А теперь и у Плаксы.
Никакого ответа не последовало – ни голоса, ни прикосновения, ни ободряющего блеска глаз. Эдриен был совершенно один в ночи. Пробирался вдоль тропы, выискивая дорогу среди камней и топких лужиц, среди сушняка, мха и скользких черных корней. В месте впадения в реку небольшого ручейка берег резко пошел вниз. Эдриен спустился, хватаясь за ветки платанов и сосенок. Прошлепал через ручей, опять взобрался по откосу наверх с противоположной стороны.
– А что, если они еще там? Что, если они что-нибудь ему сделают?
«Не станут они морочиться с адвокатом».
Облегчение обрушилось на голову Эдриена, словно наркотический приход. Он знал, что голос ненастоящий – что это всего лишь отголосок тюрьмы, темноты и тысяч ужасных ночей. Но в течение многих лет это было все, что у него оставалось: голос Эли и его терпение, его глаза во тьме, словно два маленьких притушенных солнца.
– Спасибо тебе, Эли! Спасибо, что пришел!
«Не благодари никого, кроме самого себя, сынок. Этот маленький глюк целиком твой».
Но Эдриен так до конца в это и не поверил.
– Первый день в тюремном дворе. Помнишь? – Эдриен перебрался через упавшее дерево, потом через другое. – Они собирались убить меня за то, что я коп. Ты их осадил. Ты спас мне жизнь.
«Так я же отмотал больше лет, чем могу с ходу сосчитать! Они просто были из тех немногих, кто по-прежнему прислушивался к моим советам».
Эдриен только улыбнулся. Вот скромняга! Ведь до сих пор были живы люди, готовые убить или умереть ради Эли Лоуренса! Опасные люди. Отпетые. До самой своей смерти этот старик оставался голосом разума на тюремном дворе, арбитром, миротворцем. Жизнь Эдриена была не единственной, которую он спас.
– Классно слышать твой голос, Эли! Восемь лет прошло с тех пор, как я видел, как ты умираешь, и просто классно до сих пор его слышать!
«Вообще-то ты просто разговариваешь сам с собой».
– Я знаю. А ты думал, что нет?
«А вот теперь ты пытаешься напарить сам себя».
Эдриен остановился там, где река разливалась шире. Люди сочли бы это странным – то, как он разговаривает с давно умершим человеком. Но и окружающий мир тоже становился все более странным, и об этом напоминал ему каждый звук – скольжение реки, шуршание сосен… Он знал эти края еще с раннего детства, заходил с удочкой на тридцать миль в обе стороны, прошел здесь каждой тропой, забирался на тысячи деревьев, нависающих над водой. Как все это может выглядеть таким чужим? Как может казаться таким непривычным?
«Потому что в башке у тебя творится черт-те что».
– А теперь помолчи, старик. Дай подумать.
Продвигаясь вдоль берега, Эдриен опустил руку в воду реки. Она настоящая, повторял он себе, и совершенно не изменилась. Но небо казалось каким-то слишком широким, деревья – слишком высокими… Выбравшись обратно на тропу, Эдриен постарался не обращать внимания на мрачную правду: что это лишь он один стал другим, что весь остальной мир как крутился, так и крутится себе дальше. Он шел, размышлял над всем этим, и вдруг настолько неожиданно все осознал, что надолго застыл на месте – даже успела подняться луна. Протянув к ней руку, посмотрел, как свет струится сквозь пальцы. Это был первый лунный свет, который он видел за тринадцать лет, и тут же непрошено возникли мысли о Лиз. Не потому, что она красивая – хотя это действительно так, – а потому, что та же самая луна поднималась и в тот вечер, когда он нашел ее у карьера, а потом и в ту ночь, когда она произвела свой первый арест. Он представил ее в этом свете. В лунном. Ее кожу.
«Господи, сынок… Увидел первую симпатичную тетку, и…»
Эдриен рассмеялся, и это был первый искренний смех, который он мог припомнить.
– Спасибо тебе, Эли! Спасибо тебе за это!
«Ты по-прежнему разговариваешь сам с собой».
– Да знаю я! – Он зашагал дальше. – Как правило, знаю.
Река загибалась к западу, а вместе с ней и тропа. Когда еще через милю она опять заложила петлю, Эдриен вывернул из низины и стал взбираться по склону, пока не отыскал проселочную дорогу, ведущую в нужном направлении. Без всяких помех прошагал еще с полмили. Когда и она тоже отвернула от намеченного пути, Эдриен пересек небольшую рощицу и набрел на ферму с маленьким белым домиком, ярко освещенным. С крыльца дважды гавкнула собака, но Эдриен умел двигаться быстро и тихо, и ночь поглотила его, прежде чем собака успела как следует учуять чужака. За фермой пролегала дорога, которая через три мили привела его к перекрестку. Налево – в город. Направо – небольшой коттеджный поселок, раскинувшийся у подножия горы.
Эдриен отправился направо.
Справа жил Фрэнсис Дайер.
Добравшись до дома Дайера, он первым делом проверил фамилию на почтовом ящике, а потом позвонил в звонок. Когда никто не ответил, заглянул в окно – увидел внутри свет и знакомые вещи: фотографии Дайера еще салагой и в тот день, когда он стал детективом, кожаную мебель и восточные ковры, выстроившиеся в ряд ружья, которые выглядели точно так же, как в тот день, когда они в последний раз отправились на охоту как напарники и друзья. Смотреть было тяжело, поскольку все это напоминало Эдриену о смехе и жарком солнце, о тихом соперничестве, стаканчиках с бурбоном и собаках, которые лежали, вывалив языки и тяжело дыша, когда битую птицу свалили в кузов, а последнее ружье было убрано за спинку сиденья старого пикапа. Это загнало в душу, словно гвоздь, печальный факт, что они с Фрэнсисом когда-то были друзьями; напомнило о суде и разочаровании, напомнило неприятную правду, которая развела их в разные стороны.
Поскольку все, что Фрэнсис сказал на суде над Эдриеном, было правдой. У Джулии действительно было лицо, способное довести мужчину до беды, а Эдриен и впрямь был одержим ею. Он запал на нее так сильно и так быстро, что даже сейчас при этом воспоминании кружилась голова. Но дело было не просто в лице. Это было нечто бессознательное, электризующее, насущное. Оба они были несчастны, и их первая встреча произвела электрический разряд такой силы, что можно было осветить весь город. Узнавание. Желание. Взаимная тяга, которую Эдриен чувствовал даже теперь. Они сопротивлялись этому – и не только потому, что он был женат, а она замужем. Ее муж работал в администрации округа и помогал в расследовании дела о растрате, сумма которой выражалась шестизначной цифрой. Деньги исчезали на протяжении многих лет – там пять тысяч, тут десять… Всего же было похищено как минимум двести тридцать тысяч долларов. Реальные деньги. Серьезное дело.
Через неделю он едва ли о нем вспоминал.
А еще через месяц был забыт и сам.
Опустившись на крыльцо, Эдриен сгорбился, ощущая ее смерть так, как будто прошло всего несколько дней, а не лет.
«Эх, Джулия…»
Давно он не позволял себе такой роскоши, как воспоминания… В тюрьме это было тяжело, потому что воспоминания размягчали его, а он не мог себе этого позволить. А потом, она была мертва, а смерть – это навсегда. И где он в итоге оказался? Сидит тут в полном одиночестве перед пустым домом, готовый вдруг разрыдаться навзрыд…
