Тринадцать лет!
Они наполнили его доверху, эти тринадцать лет – все эти страдания и боль, все эти часы, посвященные мыслям о том, что потеряно навсегда, о никак не складывающихся между собой деталях головоломки.
– Фрэнсис!!!
Он опять постучал в дверь; понял, что бесполезно.
«Ну ладно, подождем».
– Что посоветуешь, старик? Ждать его?
«Если ты только не собираешься выбить дверь и беседовать с пустым домом».
Эдриен глубоко вздохнул и заставил себя остыть. Он здесь, чтобы получить информацию, переброситься парой слов. А значит, Эли прав. Никакого насилия.
– Ну, ладно тогда. Ждать так ждать.
Эдриен нашел на крыльце местечко потемнее и сел, прислонившись спиной к стене. Смотрел на пустую улицу и пытался умерить злость. Чего он ждет?
Ответов?
Покоя на душе?
«Ты не слишком-то хорошо выглядишь».
Губы Эдриена скривились в темноте.
– Я и чувствую себя не лучше.
«Ты справишься со всем этим, сынок. Ты сильней всего этого».
– Я – бывший зэк, толкующий с мертвецом. И больше я ничего не знаю.
«Ты знаешь мой секрет».
– Они следят за мной.
«Нет, ничего они тебе не сделают, только не сейчас. Ты можешь встать и хоть прямо сию секунду пойти. Пойти, куда только ни захочется. Получить все, что только ни захочется».
– А может, мне хочется их убить?
«Мы с тобой это уже обсуждали».
– Если я их не убью, они найдут меня.
«Это в тебе говорит арестант».
– Я не хочу быть один, Эли!
«Он уже идет».
– Не оставляй меня!
«Цыц, парень! – голос стал прерываться, смолкать. – Этот урод уже здесь».
Эдриен открыл глаза в тот самый момент, когда Фрэнсис Дайер ступил на крыльцо. Костюм на нем был темно-серый; ботинки сверкали. Хозяин дома тут же принял стрелковую стойку, поводя стволом – проверял темные углы и двор.
Эдриен показал пустые руки.
– Просто успокойся, Фрэнсис.
– С кем это ты только что разговаривал?
– Сам с собой. Такое случается.
Дайер еще раз заглянул во все углы. Ствол в его руках очень напоминал тот самый револьвер, который он всегда носил.
– Что ты тут делаешь?
– Есть вопросы.
– Например?
– Где моя жена?
Лицо Дайера ощутимо напряглось; пальцы на револьвере побелели.
– Так ты из-за этого сюда приперся?
– Частично.
Эдриен начал было подниматься, но Дайеру это не понравилось.
– Сиди, пока я не скажу! И руки, руки!..
Эдриен оторвал руки от досок настила и показал ладони.
– Это мой дом, Эдриен. Мое семейное гнездо. Зэки не шляются по домам полицейских. Вот так их иногда и подстреливают.
– Так валяй. – Эдриен оперся обеими руки об пол; скользил спиной по стене, пока не встал на ноги. Это была маленькая победа. Он ею воспользовался. – Где моя жена?
– Я не знаю.
– Дом на ферме сгорел. Лиз говорит, она пропала.
– Меня удивляет, что она не ушла от тебя еще раньше.
Револьвер даже не дрогнул. Эдриен изучил прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Кэтрин и Фрэнсис были близки. Черт, до убийства и суда все они были близки!
– Ты был ее другом.
– Я был напарником ее мужа – это разные вещи.
– Хочешь, чтобы я умолял, Фрэнсис? Мы были напарниками семь лет… но хорошо. Ты хочешь, чтобы я умолял… Так я умоляю. Прошу тебя, расскажи, что случилось с моей женой! Я не собираюсь ничего у нее просить или ломать ей жизнь. Я просто хочу знать, где она; знать, что все у нее хорошо.
Может, дело было в его тоне или воспоминаниях о тех временах, когда они были напарниками. Каким бы ни было объяснение, Дайер убрал револьвер в кобуру. В полумраке он состоял из одних острых углов и темных глаз. Но его голос, когда он заговорил, прозвучал неожиданно мягко.
– После суда Кэтрин ни с кем из нас не общалась. Ни со мной, ни с Бекеттом, ни с кем-то еще из отдела. Мы пытались поддерживать с ней связь, но она не отвечала по телефону, не открывала дверь. Так продолжалось три или четыре месяца. Последний раз, когда я приходил повидать ее, дом был заперт на все замки. Машины не было. Почта была раскидана прямо на крыльце. Через два месяца дом сгорел. Все это оказалось для нее уже слишком. Она уехала. По-моему, все просто.
– Но она ведь до сих пор владеет фермой.
Здесь подразумевался вопрос, и Дайер это понял.
– Через два года дом забрал округ. За неуплату налогов.
Эдриен прислонился к стене. Земля принадлежала его семейству еще до Гражданской войны. Потерять ее в пользу тех самых людей, которые на тринадцать лет бросили его за решетку, было просто невыносимой несправедливостью.
– Я не убивал Джулию.
– Вот только не надо сейчас!
– Мы просто разговариваем.
– Нет, только не на эту тему!
Все углы Фрэнсиса Дайера словно еще больше заострились. Плечи. Подбородок.
– Расскажи мне про ту пивную банку.
– Что?
Эдриен внимательно присматривался к нему, выискивая признаки лжи.
– В придорожной канаве в каких-то тридцати ярдах от церкви нашли маленькую банку из-под пива «Фостер» с моими отпечатками пальцев. Это привязало меня к месту преступления. Но дело вот в чем. – Эдриен подступил ближе; Дайер даже не шелохнулся. – Я никогда не пил пиво возле той церкви. И никогда не бросал там банку, и не бросил бы. Последний раз я пил «Фостер» здесь, в этом доме, за два дня до ее смерти.
– Ты думаешь, что это я? Это я подбросил улику?
– А это так?
– В тот вечер здесь были и другие люди. Бекетт. Рэндольф. Даже Лиз была здесь! Я могу назвать как минимум с полсотни людей. Это же была вечеринка. А потом, зачем кому-то понадобилось подбрасывать улики, чтобы тебя утопить? Ты с этим делом и сам неплохо управился.
Дайер имел в виду ДНК, частички кожи и царапины. Все это было просто замечательно и вполне логично, да только вот банку нашли сразу же, прямо в первый день. Без отпечатков Эдриена поблизости от места преступления не было бы и санкции суда для направления его на принудительный медосмотр, никто не узнал бы про царапины у него на шее, и ничто не привязывало бы его к убийству.
– Кто-то подбросил эту банку.
– Никто тебя не подставлял.
