Эдриен заизвивался в путах; ощутил, как что-то рвется.
– По-моему, хватит, – произнес кто-то. – Он же сейчас кровью истечет.
– Дай иголку! Держи палец! – Иголка скользнула под ноготь; Эдриен вскрикнул, спина дугой оторвалась от стола. – Дай другую! – Эта вошла тяжелей, глубже. – Будешь теперь говорить? Смотреть на меня! Не на потолок! Что тебе сказал Эли? – рука хлопнула по лицу Эдриена. – Не вздумай отрубиться! Не то придется все начинать сначала. Осужденный Уолл? Эй! Эли Лоуренс. Что он тебе сказал?
Еще два удара – голова Эдриена мотнулась из стороны в сторону. После это начальник вздохнул и по-дружески понизил голос.
– Вы с ним были близки, я понимаю. Ты чувствуешь преданность другу, и это меня восхищает. Взаправду восхищает. Но вот в чем проблема. – Он провел рукой по взмокшим волосам Эдриена, оставил ее на лбу и склонился еще ближе. – Этот старик любил тебя, как сына, и я сомневаюсь, чтобы он умер, не поделившись с тобой таким секретом. Видишь, в чем моя проблема? Мне нужно убедиться, и вот это, – он похлопал Эдриена по лбу, не обращая внимания на кровь на свой ладони, – вот это единственный способ. Может, кивнешь мне теперь, чтобы я знал, что ты все понял?
Эдриен кивнул.
– Тебе необязательно умирать.
Начальник выдернул кляп, и Эдриен повернул голову – сразу же стошнило.
– Это может закончиться. Просто дай то, что мне нужно, и боль уйдет навсегда.
Эдриен пошевелил губами.
– Что? – начальник склонился еще ближе.
Восемь дюймов.
Шесть.
Тут Эдриен плюнул прямо ему прямо в физиономию, и все стало по-настоящему плохо. Порезы – глубже. Иголки – длиннее. Образ Эли возник в тот самый момент, когда Эдриен подумал, что еще чуть-чуть, и он наконец сломается. Старик смутной тенью маячил где-то за режущими глаза лампами – единственный человек, которого Эдриен по-настоящему любил во всей своей жизни, начиная с самого детства.
«Эли…»
Это имя прозвучало у него в голове, потому что всем остальным были истошные крики, кровь и вопросы начальника тюрьмы. Эдриен сфокусировался на желтых глазах, пергаментной коже. Старик кивнул, словно все понял.
«Выживать не грех, сынок».
«Эли…»
«Ты делаешь то, что нужно делать».
«Ты же умер. Я видел, как ты умирал!»
«Почему бы тебе не дать этому человеку то, чего он хочет?»
«Они убьют меня сразу же, как узнают».
«Ты уверен?»
«Ты и сам знаешь, что убьют».
«Тогда смотри мне в глаза, сынок. – Старик моргнул и бесплотным призраком подплыл ближе. – Слушай мой голос».
«Просто жуткая боль!»
«Смотри, как она ослабевает… Смотри, как уплывает прочь…»
«Вправду очень больно…»
«Но теперь боль растворяется, сынок. Отваливается».
«Мне так тебя не хватает!»
«Не раскисай!»
«Эли…»
«Просто слушай мой голос».
* * *
Они хотели знать, что Эли ему рассказал, во всех подробностях. И они контролировали тут буквально всё: телефоны, почту, других охранников… А значит, у них была власть, и у них было время. Когда год ножей и иголок не принес результата, давить стали психологически. Темнота. Ограничение в правах. Голод. Со временем остальные заключенные сами обернулись против него, один за другим, пока каждый час бодрствования не превратился в кошмар. И правила были просты. «Делайте ему больно. Но не убивайте его».
Но «боль» – очень емкое слово.
Провокации. Устрашение. Изоляция. Дружелюбные лица стали одно за другим исчезать: три человека убиты на протяжении года, заколотые единственным точным ударом в основание черепа. Их работа, был уверен Эдриен. И за что? Перекинулись с ним добрым словом во дворе? Сидели с ним за одним столом в тюремной столовой? Настоящий кошмар начался в том крыле, где располагался штрафной изолятор. Стоило им понять, какой эффект на него производят стесненные пространства, они стали проявлять изобретательность – в тюрьме, как оказалось, полным-полно подвалов под подвалами, старых котлов и пустых канализационных труб. Эдриен содрогался, просто подумав об этих трубах – норах столь душных и настолько изъеденных ржавчиной, что каждый вдох там отдавал металлом. Им нравилось засунуть его туда головой вниз, заполнить трубу водой и в последний момент вытащить оттуда. Иногда они использовали крыс; однажды оставили его внутри на целых два дня, и детские страхи словно вновь нашли его в темноте. После этого Эдриен на неделю отключился. Свет зажигался и гас, еда оставалась нетронутой. Когда он пришел в себя, это было медленное выползание из пустоты. Они дали ему еще неделю, а потом запустили все тот же цикл: темнота и металлический стол, боль и заживление, а под конец котел с крысами.
А потом откуда-то возник некий мутный настойчивый голос. Он обещал окончание мук и покой, упрашивал его выдать секрет Эли и позволить наконец наступить тишине. Когда голос не добился успеха, они начали думать, что, может, он и в самом деле ничего не знает в конце-то концов. На несколько месяцев оставили его в покое: обычная изоляция, обычный заключенный. Иногда мысли Эдриена настолько расщеплялись, что он гадал, уж не приснилось ли ему все это, уж не после ли драк с другими арестантами остались все эти шрамы, как утверждали официальные протоколы. Больше вопросов не было. Никто не обращал на него внимания.
И тут его вдруг выпустили.
Эдриен присел на корточки у огня, добавил несколько щепок, а потом двинулся, медленно и бесшумно, в темноту за остовом дома. Поля высоко поднимались вокруг, так что он придерживался подъездной дорожки – шел вдоль придорожной канавы, пригнувшись и согнув ноги в коленях. Когда впереди появилось шоссе, белое как мел в свете луны, выскользнул на поле и подкрался достаточно близко, чтобы рассмотреть машину. Автомобиль был не тот, что сидел у них на хвосте по пути к дому старого адвоката. Тот был серым, а этот – черным. Но он был реальным, а значит, все эти воспоминания тоже были реальными.
Это был не глюк.
Он не сошел с ума.
Уже в стенах дома Эдриен подбросил в огонь еще несколько щепок, а потом помешал угли, пока они не занялись пламенем.
– Поговори со мной, Эли! – Он опять уселся. Над головой нависали кроны древних деревьев, навеки прижатые к земле тяжелым небом. – Скажи мне, что мне делать!
Но Эли молчал, и из-за этого ночь в руинах казалась еще более гнетущей. В какой-то момент Эдриен поднялся и прокрался обратно на дорогу. Автомобиля уже не было, но в земле остались следы. Даже полуживой от бессонницы и усталости, Эдриен понимал, что им надо и на что они готовы пойти, чтобы это заполучить. А это делало его не только осторожным, но и опасным. Единственной причиной, по которой до сих пор никто не погиб, было то, что он пока этого не желал, а они по-прежнему пребывали в сомнениях.
