– Жду его с минуты на минуту.
– Мы подождем.
– Вот уж только не здесь!
– Ладно, подождем на улице.
Развернувшись, Элизабет двинулась к двери, а Ченнинг потянулась за ней. Опять брякнул колокольчик, и секретарша тщательно заперла за ними дверь. Оказавшись на тротуаре, Элизабет спряталась в тенистую нишу.
– Честно говоря, мне и самой малость неловко. В принципе, она тетка неплохая, но если ее босс сам не расскажет ей, зачем я прихожу, тогда и я не стану.
– Как скажете. – Девушка по-прежнему казалась совсем крошечной, совершенно утонувшей в своем мешковатом худи.
– Ты понимаешь, чей это был офис?
– Не надо этого делать.
– Тебе нужно самой увидеть, как все может меняться. Это имеет значение. Это важно.
Девушка обхватила себя руками, все еще полная сомнений.
– А еще долго ждать?
– Недолго. Вон он.
Элизабет пригнула голову, когда мимо с ревом пролетел автомобиль. Человек в нем барабанил пальцами по рулю; губы его шевелились, будто он что-то напевал себе под нос. Через двести футов он зарулил на свободное место у тротуара и вылез из машины – мужчина тридцати с чем-то лет, толстый посередке, тонкий наверху. В остальном же он отличался просто поразительной красотой.
– Тебе не надо говорить ни слова. – Элизабет уже шагала к нему. – Просто стой рядом. Следи за его лицом.
Они двинулись по тротуару, и несмотря на то, что она только что сказала девушке, Элизабет вдруг ощутила где-то внутри копошение тонкого пальца своего собственного стыда. Да, она коп и взрослая женщина, но даже на расстоянии уже страдала от воспоминаний о навалившейся на нее тяжести и вкусе сосновых иголок, тепле его пальца на тыльной стороне своей руки. Ей годами снились кошмары, она нередко оказывалась близка к тому, чтобы убить себя от стыда и ненависти к самой себе. Но ничего из этого больше не имело значения. Дело было в последующей жизни, в силе, в воле и бескопромиссности. Дело было в Ченнинг.
– Привет, Харрисон!
Он шел, опустив голову, и вздрогнул, словно ее голос был заряжен электрическим током.
– Элизабет… Господи! – запнувшись, остановился и прижал руку к сердцу. Облизал губы и нервно глянул на дверь собственного офиса. – Что ты тут делаешь?
– Да вообще-то особо ничего. Просто давненько не виделись. Это моя подруга. Пожелай ей доброго утра.
Уставившись на Ченнинг, он залился густой краской.
– Забыл, как здороваться? – поинтересовалась Элизабет.
Он что-то буркнул, и на лице у него выступил пот. Глаза метнулись с Ченнинг на Элизабет, потом обратно.
– Мне и вправду надо… гм… понимаете…
Он ткнул пальцем на дверь офиса.
– Конечно. Бизнес превыше всего. – Элизабет отступила вбок, оставив ему достаточно места, чтобы протолкаться мимо. – Хорошего дня, Харрисон! Всегда просто супер тебя видеть!
Они посмотрели, как он шаркающей походкой плетется к двери, открывает ее ключом и исчезает внутри с такой прытью, будто его туда всосало.
Когда он скрылся в офисе, Ченнинг воскликнула:
– Просто не верится, что вы только что это сделали!
– Это было жестоко?
– Пожалуй.
– Я что, должна быть единственной, кто до сих пор все помнит?
– Нет. Ни в коем случае!
– Что ты видела, когда смотрела на его лицо?
– Стыд. Сожаление.
– Что еще?
– Я видела страх, – сказала Ченнинг. – Видела огромный, просто офигенских размеров страх.
* * *
В этом и был весь смысл, и он постепенно доходил до девушки, пока Элизабет везла их к старой закусочной на отрезке пустого шоссе на самой окраине округа. Под колеса убегал нагретый и более или менее целый асфальт, небо куполом нависало над головами.
Девушка все-таки поела – аккуратно, маленькими кусочками, – дважды улыбнулась официантке, но уже потом, в машине, все равно выглядела напряженной.
– Если вы скажете мне, что все хорошо, то я вам поверю.
– Все будет хорошо.
– Обещаете?
Свернув влево, Элизабет остановилась на светофоре.
– Ты просто ранена, – произнесла она. – А раны заживают.
– Всегда?
– Когда ты сильная. – На светофоре загорелся зеленый. – И если твое дело правое.
После этого они ехали в молчании, и день казался все ярче. Ченнинг нашла какую-то песню по радио, высунула за борт машины растопыренную пятерню, подставив ее под напор встречного ветра. Денек будет что надо, решила Элизабет, и некоторое время так оно и было. Они вернулись домой к Элизабет, и минуты пролетали незаметно. Крыльцо оставалось в теньке, а молчание не вызывало неловкости. Если они и заговаривали, то в основном о всякой чепухе: каком-нибудь молодом человеке, проходящем мимо, прилетевшей на кормушку колибри… Но стоило Ченнинг закрыть глаза, как Элизабет сразу подмечала, насколько плотно сжаты ее веки, как крепко, до белизны, ее руки охватывают ребра. Элизабет помнила это чувство с детства, и это была еще одна вещь, которая их объединяла, – этот внезапный страх разлететься на куски.
– Ты как, нормально?
– И да, и нет. – Глаза девушки приоткрылись, и кресло перестало покачиваться. – Не возражаете, если я поваляюсь в ванне?
– Делай что хочешь, лапочка. Я никуда не собираюсь.
– Обещаете?
– Открой окно, если хочешь. Позови, если вдруг что-нибудь понадобится.
Ченнинг кивнула, и Элизабет проследила, как она уходит в дом. Это заняло целую минуту, но потом окно с треском распахнулось, и она услышала, как в старую фаянсовую ванну потекла вода. Несколько долгих минут пыталась и сама обрести мир и покой в сердце, но это тоже оказалось немыслимо.
А все отец…
Она смотрела, как его автомобиль скатывается по тенистому проулку, и пыталась перебороть глубокую неловкость, вызванную его появлением. Он тщательно избегал некоторых областей ее жизни. Отдела полиции. Этой улицы. Когда они все-таки встречались, то всегда в присутствии матери или же на какой-нибудь нейтральной территории. Такая политика вполне устраивала обоих. Меньше взаимных обвинений и обнаженных нервов. Меньше шансов разругаться вдрызг. Именно по этой причине сейчас Элизабет встретила его как можно дальше от дома, и, судя по всему, ему хотелось того же – остановившись в добрых двадцати футах от крыльца и прикрыв глаза ладонью от солнца, он вылез из машины.
– Что ты тут делаешь? – Прозвучало это довольно ершисто и ворчливо, но такое регулярно случалось.
– А что, человеку нельзя навестить собственную дочь?
– Что-то не припомню такого раньше.
