Стараясь идти как можно более бесшумно, я в моих туфлях на резиновой подошве поднялась на второй этаж. Экономка и горничная почти наверняка находились где-то в доме и, вероятно, могли услышать шаги, поднимающиеся по лестнице в то время, когда мисс Челленджер была в магазине-штабе ЖСПС.
Когда-то обе ее комнаты были спальнями, и потому их двери открывались на лестничную площадку. Я открыла дверь первой комнаты и обнаружила, что она обставлена как гостиная. Здесь царил порядок и было мало личных вещей. Рядом с креслом, похоже, неудобным, на столике обложкой вверх лежала открытая книга, и ее корешок был смят. Она выглядела раненой, и неконструктивно сентиментальной части моей души захотелось избавить ее от мук. Если не считать толстой полосатой кошки и на редкость красивого вида из окна здесь не было ничего такого, что представляло бы интерес. Вернусь сюда позже, подумала я, если мои поиски в других комнатах окажутся тщетны.
Следующая комната была спальней Битти Челленджер. Здесь все тоже выглядело чрезвычайно опрятно, а на прикроватной тумбочке также обложкой вверх лежала книга со смятым корешком. Если нам не удастся призвать ее к ответу за поджог, мы сможем прижучить ее хотя бы за жестокость по отношению к книгам. У стены напротив кровати стоял гардероб, и я беззвучно подошла к нему, чтобы посмотреть, что в нем есть.
Гардероб был заперт, ключа было не видно, но замок оказался простым, и я смогла быстро открыть его с помощью моей испытанной отмычки. На вешалке здесь висели несколько безвкусных платьев и пара простеньких жакетов, а на полках лежали нижнее белье и свитера, причем все было аккуратно сложено.
Внизу гардероба стояли выходные туфли, летние туфли и пара ботинок, верхи которых частично отстали от подошв. В задней части виднелась большая скомканная брезентовая сумка, похожая на матросский вещмешок.
Я отметила про себя точное положение этой сумки, а также положение каждой пары обуви и осторожно вытащила сумку из гардероба. Когда я ставила ее на пол, что-то внутри нее звякнуло. Открыв ее, я обнаружила две плотно закупоренных пустых бутыли, завернутых в тряпицу, и несколько листков бумаги. Из сумки пахло керосином, я откупорила одну из бутылей, понюхала – раньше внутри нее был керосин. Я взяла один из листков.
Это была напечатанная в типографии листовка, озаглавленная «Право голоса – женщинам» и содержащая краткое и сжатое изложение целей, который ставил перед собой Женский социально-политический союз. В этом не было ничего необычного – ведь Беатрис Челленджер управляла магазином ЖСПС на Квинз-роуд. Но, всмотревшись, я увидела, что вместо «Женский» в названии союза напечатано «Женнский». Надпись на листовке гласила: «Женнский социально-политический союз» – та же опечатка, что и на листовках, разбросанных на месте поджога.
Я тщательно обыскала сумку, чтобы проверить, есть ли в ней что-то еще, представляющее интерес. На ее дне лежало еще с полдюжины листовок, а также помятый коробок спичек. Одну листовку можно взять, подумала я, Челленджер не заметит ее пропажи. Я сложила листок, положила его в карман, после чего вернула сумку на то же самое место, на котором она находилась прежде. Затем меня объяла досада от собственного бессилия – замок гардероба никак не желал поддаваться уговорам мой отмычки, пытающейся запереть его вновь. Несколько минут я мысленно чертыхалась и в нарастающем возбуждении атаковала его, пока он наконец не признал, что всем будет лучше, если он сдастся и запрется опять.
Я огляделась по сторонам, но больше в комнате не было ничего интересного. Почему преступники никогда не проявляют предупредительности и не оставляют на виду записей, содержащих детали их планов? А еще лучше – подписанное признание. Если у этой Челленджер имеется записная книжка или дневник, она почти наверняка держит их при себе. Даже под ее кроватью не оказалось ровным счетом ничего.
Выйдя из спальни, я вернулась в гостиную, но мое первое впечатление подтвердилось – здесь было пусто, а потому я вышла на лестничную площадку и повернулась к лестнице.
В эту минуту дверь в квартиру хозяйки дома отворилась, и по плиткам пола застучали подошвы ботинок. Я замерла и стала ждать, когда один из этих ботинок ступит на нижнюю ступеньку. Если кому-то из прислуги зачем-то понадобится подняться в комнаты жилички, мне придется вернуться в спальню и нырнуть под кровать. Я знала, что там хватит места.
Но тут до меня донеслись другие звуки: одна из служанок отперла парадную дверь, открыла ее и заперла опять. Похоже, она решила избавить себя от подъема по лестнице, ведущей с цокольного этажа к черному ходу, и вместо этого воспользовалась парадным. Скрип кованой чугунной калитки донесся до меня даже здесь, на втором этаже, и я подивилась тому, что никто не услышал, как я в нее вошла.
Подождав минуту, чтобы дать служанке отойти подальше, я на цыпочках спустилась по лестнице и вышла вон, осторожно заперев за собой дверь. Может быть, перескочить через эту скрипучую калитку? Но вместо этого я слегка приподняла ее, чтобы свести шум к минимуму. Она жалостно запищала, словно досадуя на меня за то, что я лишила ее возможности громко спеть, и я порадовалась, что смогла уйти более или менее незаметно.
* * *
Вернувшись к леди Хардкасл, я переобулась в ботинки, пока она вела автомотор обратно в Клифтон. Следующей нашей остановкой должен был стать фешенебельный квартал Ройял Йорк Кресент, в котором проживал достопочтенный Джеймс Стэнсбридж. Мы припарковались на западном конце улицы и устроились поудобнее – он был полуночником, так что были готовы к тому, что ждать придется долго. Даже в такой день, как сегодня, когда ему почти наверняка нужно переделать множество дел, готовясь к похищению золота, он вряд он встанет раньше середины дня.
Фасад длинного полукруга домов, построенных в эпоху Регентства, выходил на широкую мощеную площадку, расположенную над цокольными этажами, то есть парадные двери находились здесь на добрых пятнадцать футов выше уровня дороги. Поэтому из авто мы не могли видеть парадные двери, нам были видны только сводчатые фасады цокольных этажей, во многих из которых имелись свои собственные двери. Правда, леди Бикл уверила нас, что Стэнсбридж, чья дверь находилась рядом с первой лестницей, ведущей к дороге, по каким-то непонятным причинам всегда спускается по ней, вместо того чтобы не проходить мимо домов своих соседей.
Я предложила леди Хардкасл чашку кофе из термоса, стоявшего под моим сиденьем.
– Спасибо, дорогая, – поблагодарила она. – Должна признаться, я рада, что сегодня погода стала немного теплее.
– Слава Богу, что не идет дождь.
– Безусловно. Кстати, пришло время заслушать твой отчет – что ты обнаружила в комнатах Читти Белленджер?
– Ее дом так же скучен, как и она сама, – доложила я. – Но у нее имеется очень узнаваемый матросский вещмешок, в котором она держит бутылки керосина, спички и листовки суфражеток. – Я достала листовку из кармана. – Вы видите что-то необычное? – спросила я.
Она взяла свой лорнет и вгляделась.
– Ага, – заключила она, – здесь точно такая же опечатка, как и на листовках, найденных на Томас-стрит. Определенно это она подожгла магазин. Кстати, как ты думаешь, эти листовки напечатала типография Крейна? Ведь его лига выступает против предоставления женщинам избирательных прав, не так ли? Возможно, он сам и сочинил этот текст. Что ж, как только мы выясним побольше об этой истории с золотом, полиция сможет официально обыскать эти меблированные комнаты и найти там то, что нашла ты. Это нельзя назвать прямыми уликами, но в сочетании с показаниями осведомителя инспектора, видевшего ее ботинки, их наверняка хватит для того, чтобы усомниться в виновности Лиззи Уоррел. Особенно если принять во внимание то, что написал Брукфилд.
